…
Оба эти начала, воспитанные таким образом, обученные и понявшие свое
назначение, будут управлять началом вожделеющим, а оно заставляет большую
часть души каждого человека и по своей природе жаждет богатства.
И мужественным, думаю я, мы назовем каждого отдельного человека именно
в той мере, в какой его яростный дух и в горе, и в удовольствиях соблюдает
указания рассудка насчет того, что опасно, а что неопасно.
А мудрым — в той малой мере, которая в каждом главенствует и дает эти
указания, ибо она-то и обладает знанием того, что пригодно и каждому
отдельному началу, и всей совокупности этих трех начал.
Поистине справедливость была у нас чем-то в таком роде, но не в смысле
внешних человеческих проявлений, а в смысле подлинно внутреннего воздействия
на самого себя и на свои способности. Такой человек не позволит ни одному из
имеющихся в его душе начал выполнять чужие задачи или досаждать друг другу
взаимным вмешательством: он правильно отводит каждому из этих начал
действительно то, что им свойственно; он владеет собой, приводит себя в
порядок и становится сам себе другом; он прилаживает друг к другу три начала
своей души, совсем как три основных тона созвучия — высокий, низкий и
средний, да и промежуточные тоны, если они там случаются; все это он связует
вместе и так из множественности достигает собственного единства,
рассудительности и слаженности. Таков он и в своих действиях, касаются ли
они приобретения имущества, ухода за своим телом, государственных дел или же
частных соглашений. Во всем этом он считает и называет справедливой и
прекрасной ту деятельность, которая способствует сохранению указанного
состояния, а мудростью — умение руководить такой деятельностью.
Несправедливой деятельностью он считает ту, что нарушает все это, а
невежеством — мнения, ею руководящие. —
Она должна заключаться, не правда ли, в каком-то раздоре указанных трех
начал, в беспокойстве, во вмешательстве в чужие дела, в восстании какой-то
части души против всей души в целом с целью господствовать в ней… Вот что,
я думаю, мы будем утверждать о несправедливости: она смятение и блуждание
разных частей души, их разнузданность и трусость и вдобавок еще невежество —
словом, всяческое зло. …
Справедливость и несправедливость ни чем не отличаются от здоровых и
болезнетворных начал, только те находятся в теле, а эти — в душе.
Стало быть, добродетель — это, по-видимому, некое здоровье, красота,
благоденствие души, а порочность — болезнь, безобразие и слабость.
Книга пятая
Это показало, что пустой человек тот, кто считает смешным не дурное, а
что-либо иное; и когда он пытается что-либо осмеять, он усматривает
проявление смешного не в глупости и пороке, а в чем-то другом, а когда он
усердствует в стремлении к прекрасному, он опять-таки ставит себе целью не
благо, а что-то иное.
Так духовно праздные люди тешат сами себя тешат во время одиноких
прогулок: они еще не нашли, каким образом осуществится то, чего они
вожделеют, но, минуя это, чтобы не мучить себя раздумьями о возможности и
невозможности, полагают, будто уже налицо то, чего они хотят: и вот они уже
распоряжаются дальнейшим, с радостью перебирают, что они будут делать, когда
это свершится; и их без того праздная душа становится еще более праздной.
Пока в государствах не будут царствовать философы либо так называемые
нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать
и это не сольется воедино — государственная власть и философия, и пока не
будут в обязательном порядке отстранены те люди — их много, — которые ныне
порознь стремятся либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой
Главкон, государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для
рода человеческого и не увидит солнечного света то государственное
устройство, которое мы только что описали словесно.
Тут Главкон сказал:
— Сократ, ты метнул в нас такие слово и мысль, что теперь, того и жди,
на тебя набросятся очень многие, и причем неплохие, люди… —
Сократ: Кто ценит красивые вещи, но не ценит красоту
самое по се- бе и не способен следовать за тем, кто повел бы его к ее
познанию, — живет такой человек наяву или во сне, как ты думаешь? Суди сам:
грезить — во сне или на яву — не значит ли считать подобие вещи не подобием,
а самой вещью, на которую оно походит?
— Конечно, я сказал бы, что такой человек грезит.
— Далее, Кто в противоположность этому считает что-нибудь красотой
самой по себе и способен созерцать как ее, так и все причастное к ней, не
принимая одно за другое, — такой человек, по твоему, живет во сне или наяву?
— Конечно, наяву.
— Его состояние мышления мы правильно назвали бы познаванием, потому
что он познает, а у того, первого, мы назвали бы это мнением, потому что он
только мнит.
Так вот, с нас достаточно того, что, с какой бы стороны мы что-либо не
рассматривали, вполне существующее вполне познаваемо, а совсем не
существующее совсем и не познаваемо.
Так как познание направлено на существующее, а незнание неизбежно
направлено на несуществующее, то для того, что направлено на среднее между
ними обоими, надо искать нечто среднее между незнанием и знанием, если
только встречается что-либо подобное. …
Значит, знание по своей природе направлено на бытие с целью постичь,
каково оно?
Между тем небытие с полным правом можно назвать не одним чем-то, а
вовсе ничем. …
Поэтому к небытию мы с необходимостью отнесли незнание, а к бытию —
познание. …
Значит, выходит, что мнение — это не знание, ни незнание. …
Итак, не совпадая с ними, превосходит ли оно отчетливостью знание, а
неотчетливостью — незнание?
— Нет, ни в том, ни в другом случае.