Вот это и следует признать сильнейшим доказательством того, что никто
не бывает справедливым по своей воле, но лишь по принуждению, раз каждый
человек не считает справедливость самое по себе благом, и, где только в
состоянии поступать несправедливо, он так и поступает. Ведь всякий человек
про себя считает несправедливость гораздо более выгодной, чем
справедливость… Если человек, овладевший такою властью, не пожелает
когда-либо поступить несправедливо и не притронется к чужому имуществу, он
всем, кто это заметит, покажется в высшей степени жалким и неразумным, хотя
люди и станут притворно хвалить его друг перед другом — из опасения, как бы
самим не пострадать. Вот как обстоит дело. —
Адимант. И отцы, когда говорят и внушают своим сыновьям, что надо быть
справедливыми, и все, кто о ком-либо имеет попечение, одобряют не самое
справедливость, а зависящую от нее добрую славу, что бы тому, кто считается
справедливым, достались и государственные должности, и выгоды в браке, то
есть все то, о чем сейчас упоминал Главкон, говоря о человеке, пользующемся
доброй славой, хотя и несправедливым. Более того, эти люди ссылаются и на
другие преимущества доброй славы. Они говорят, что те, кто добился
благосклонности богов, получают от них блага, которые, как они считают, боги
даруют людям благочестивым
А согласно другим учениям, награды, даруемые богами, распространяются
еще дальше: после человека благочестивого и верного клятвам останутся дети
его детей и все его потомство. Вот за что — и за другие вещи в этом же роде
— восхваляют они справедливость. А людей нечестивых и неправедных они
погружают в какую-то трясину в Аиде и заставляют носить решетом воду.
Все в один голос твердят, что рассудительность и справедливость — нечто
прекрасное, однако в то же время тягостное и трудное, а быть разнузданным и
несправедливым приятно и легко и только из-за общего мнения и закона это
считается постыдным. Говорят, что несправедливые поступки по большей части
целесообразнее справедливых: люди легко склоняются к тому, чтобы и в
общественной жизни, и в частном быту считать счастливыми и уважать негодяев,
если те богаты и вообще влиятельны, и не во что не ставить и презирать
каких-нибудь немощных бедняков, пусть даже и признавая, что они лучше
богачей.
Из всего этого наиболее удивительны те взгляды, которые высказывают
относительно богов и добродетели, — будто бы и боги уделяют несчастье и
плохую жизнь многим хорошим людям, а противоположным — и противоположную
участь. Нищенствующие прорицатели околачиваются у дверей богачей, уверяя,
будто обладают полученной от богов способностью жертвоприношениями и
заклинаниями загладить тяготеющий на ком-либо или на его предках проступок,
причем это будет сделано приятным образом среди празднеств. …Они уверяют,
что с помощью каких-то заклятий и узелков они склоняют богов себе на службу.
…Они уверяют,
что с помощью каких-то заклятий и узелков они склоняют богов себе на службу.
—
И сколько же такой всякой всячины, дорогой Сократ, утверждается
относительно добродетели и порочности и о том, как они расцениваются у людей
и у богов! Что же под впечатлением всего этого делать, скажем мы, душам
юношей? … По всей вероятности, юноша задаст самому себе вопрос наподобие
Пиндара:
Правдой ли взойти мне на вышнюю крепость
Или обманом и кривдой — и под их защитой провести жизнь? Судя по этим
рассказам, если я справедлив, а меня таковым не считают, пользы мне от
этого, как уверяют, не будет никакой, одни только тяготы и явный ущерб. А
для человека несправедливого, но снискавшего себе славу справедливого жизнь,
как утверждают, чудесна. Но, скажет кто-нибудь, нелегко все время скрывать
свою порочность. Да ведь и все великое без труда не дается, ответим мы ему.
Тем не менее, если мы стремимся к благополучию, приходится идти по тому
пути, которым ведут нас эти рассуждения. Чтобы это осталось тайной, мы
составим союзы и общества; существуют же наставники в искусстве убеждать, от
них можно заимствовать судейскую премудрость и умение действовать в народных
собраниях; таким образом, мы будем прибегать то к убеждению, то к насилию,
так чтобы всегда брать верх и не подвергаться наказанию.
Но, скажут нам, от богов-то невозможно ни утаиться, ни применить к ним
насилие. Тогда, если боги не существуют или если они нисколько не заботятся
о человеческих делах, то и нам нечего заботиться о том, чтобы от них
утаиться. Если же боги существуют … то следует сначала поступить
несправедливо, а затем принести жертвы богам за свои несправедливые
стяжания. Ведь, придерживаясь справедливости, мы, правда, не будем наказаны
богами, но зато лишимся выгоды, которую нам могла бы принести
несправедливость. Придерживаться же несправедливости нам выгодно, а что
касается наших преступлений и ошибок, так мы настойчивой мольбой переубедим
богов и избавимся от наказания. —
На каком еще основании выбрали бы мы себе справедливость вместо крайней
несправедливости. Ведь если мы владеем несправедливостью в сочетании с
притворной благопристойностью, наши действия будут согласны с разумом пред
лицом как богов, так и людей и при нашей жизни и после кончины — вот взгляд,
выражаемый большинством выдающихся людей. После всего сказанного есть ли
какая-нибудь возможность, Сократ, чтобы человек, одаренный душевной и
телесной силой, обладающий богатством и родовитый, пожелал уважать
справедливость, а не рассмеялся бы, слыша, как ее превозносят? Да и тот, кто
может опровергнуть все, что мы теперь сказали, и кто вполне убежден, что
самое лучшее — это справедливость, даже он будет очень склонен извинить
людей несправедливых и отнестись к ним без гнева, сознавая, что возмущаться
несправедливостью может лишь человек, божественный по природе, и
воздерживаться от нее может лишь человек, обладающий знанием, а вообще-то
никто не придерживается справедливости по доброй воле: всякий осуждает
несправедливость из-за своей робости, старости или какой-либо иной немощи,
то есть потому, что он просто не в состоянии ее совершать.