Сюда относится и
сребролюбие, потому что для удовлетворения таких вожделений очень нужны
деньги. —
…И, если бы мы назвали это начало сребролюбивым и корыстолюбивым,
разве не было бы справедливым и такое наименование? …
Дальше. Не скажем ли мы, что яростный дух всегда и всецело устремлен на
то, что бы взять верх над кем-нибудь, победить и прославиться? …
Так что, если мы назовем его честолюбивым и склонным к соперничеству,
это будет уместно? …
Ну а то начало, посредством которого мы познаем? Всякому ясно, что оно
всегда и полностью направлено на познание истины, то есть того, в чем она
состоит, а о деньгах и молве заботится менее всего. …
Назвав его любознательным и философским, мы обозначили бы его
подходящим образом? …
Но у одних людей правит в душе одно начало, у других — другое; это уж
как придется. …
Поэтому давай прежде всего скажем, что есть три рода людей: одни —
философы, другие — честолюбцы, третьи — сребролюбцы.
И что есть три вида удовольствий, соответственно каждому из этих видов
людей.
А знаешь, если у тебя явится желание спросить поочередно этих трех
людей, какая жизнь всего приятнее, каждый из них будет особенно хвалить
свою. Делец скажет, что в сравнении с наживой удовольствие от почета или
знаний ничего не стоит, разве что из этого можно извлечь доход. —
А честолюбец? Разве он не считает, что удовольствия, доставляемые
деньгами, — это нечто пошлое, а с другой стороны, удовольствия от знаний,
поскольку наука не приносит почета, — это просто дым? …
Чем же, думаем мы, считает философ все прочие удовольствия сравнительно
с познанием истины — в чем она состоит — и постоянным расширением своих
знаний в этой области? Разве он не находит, что все прочее очень далеко от
удовольствия? Да и в других удовольствиях он ничуть не нуждается, разве что
их уж нельзя избежать: поэтому-то он и называет их необходимыми.
Так посмотри: из этих трех человек кто всего опытнее в тех
удовольствиях, о которых мы говорили? …
Философ намного превосходит корыстолюбца, ведь ему неизбежно пришлось
отведать того и другого с самого детства…
Многие почитают богатого человека, мужественного или мудрого, так что в
удовольствии от почета все имеют опыт и знают, что это такое. А какое
удовольствие доставляет созерцание бытия, этого никому, кроме философа,
вкусить не дано.
Итак, поскольку имеются три вида удовольствий, значит, то из них, что
соответствует познающей части души, будет наиболее полным, и, в ком из нас
эта часть преобладает, у того и жизнь будет всего приятнее. —
— Ясно, что удовольствия человека воинственного и честолюбивого ближе к
первым, чем удовольствия приобретателя.
— Значит, на последнем месте стоят удовольствия корыстолюбца.
— Конечно.
— Итак, вот прошли подряд как бы два состязания и дважды вышел
победителем человек справедливый, а несправедливый проиграл.
Вспомни слова больных… Они говорят: нет ничего приятнее, чем быть
здоровым. Но до болезни они не замечали, насколько это приятно.
И если человек страдает от какой-нибудь боли, ты слышал, как говорят,
что приятнее всего, когда боль прекращается. —
И во многих подобных же случаях ты замечаешь, я думаю, что люди, когда
у них горе, мечтают не о радостях, как о высшем удовольствии, о о том, чтобы
не было горя и наступил бы покой.
— Покой становится тогда, пожалуй, желанным и приятным.
— А когда человек лишается какой-нибудь радости, покой после
удовольствия будет печален.
Следовательно… покой только тогда и будет удовольствием, если его
сопоставить со страданием, и, наоборот, он будет страданием в сравнении с
удовольствием. Но с подлинным удовольствием эта игра воображения не имеет
ничего общего: в ней нет ровно ничего здравого, это одно наваждение.
Рассмотри же те удовольствия, которым не предшествует страдание, а то
ты, может быть, думаешь, будто ныне самой природой устроено так, что
удовольствие — это прекращение страдания, а страдание — прекращение
удовольствия.
Их много, и притом разных… возьми удовольствия, связанные с
обонянием: мы испытываем их внезапно с чрезвычайной силой и без всякого
предварительного страдания, а когда эти удовольствия прекращаются, они не
оставляют после себя никаких мучений.
Насчет удовольствия, страдания и промежуточного состояния люди
настроены так, что, когда их относит в сторону страдания, они судят верно и
подлинно страдают, но, когда они переходят от страдания к промежуточному
состоянию, они очень склонны думать, будто это приносит удовлетворение и
радость. Можно подумать, что они глядят на серое, сравнивая его с черным и
не зная белого, — так заблуждаются они, сравнивая страдание с его
отсутствием и не имея опыта в удовольствии. …
Вдумайся вот во что: голод, жажда и тому подобное — разве это не
ощущение состояния пустоты в нашем теле? …
А незнание и непонимание — разве это не состояние пустоты в душе? …
Подобную пустоту человек заполнил бы, приняв пищу или поумнев. …
А что было бы подлиннее: заполнение более действительным или менее
действительным бытием? …
…То, что причастно вечно тождественному, подлинному и бессмертному,
что само тождественно и возникает в тождественном, не находишь ли ты более
действительным, чем то, что причастно вечно изменчивому и смертному, что
само таково и в таком же возникает?
Значит, всякого рода попечение о теле меньше причастно истине и бытию,
чем попечение о душе? .