И мы утверждали, что
остаток, после того, как мы нашли эти три свойства, и будет справедливостью.
Видно, в вопросе совершенства государства способность каждого
гражданина делать свое дело соперничает с мудростью, рассудительностью и
мужеством.
…Справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и исполнял тоже
свое. Значит, вмешательство этих трех сословий в чужие дела и переход из
одного сословия в другое — величайший вред для государства и с полным правом
может считаться высшим преступлением.
Значит, это и есть несправедливость. И давай скажем еще раз: в
противоположность ей справедливостью будет — и сделает справедливым
государство — преданность своему делу у всех сословий — дельцов,
ремесленников и стражей, причем каждое из них будет выполнять то, что ему
свойственно. —
Значит, мой друг, мы точно также будем расценивать и отдельного
человека: в его душе имеются те же виды, что и в государстве, и вследствие
такого же их состояния будет правильным применить к ним те же обозначения. —
Познаем мы посредством одного из имеющихся у нас свойств, а гнев
обусловлен другим, третье же свойство заставляет нас стремиться к
удовольствию от еды, деторождения и всего того, что этому родственно.
И многое будет многим лишь по отношению к малому, двойное к половинному
и так далее; опять-таки и более тяжелое — по отношению к более легкому,
более быстрое — к более медленному, горячее — к холодному и так же все
остальное, подобное этому.
А что сказать о наших знаниях? Не то же ли и там? Знание само по себе
соотносится с самим изучаемым предметом, знание какого бы предмета мы ни
взяли: оно таково потому, что оно относится к такому-то и такому-то
предмету. Я имею в виду вот что: когда научились строить дома, это знание
выделилось из остальных, поэтому его назвали строительным делом.
Какие качества имеет предмет знания, таким становится и само знание.
…
Но я не хочу этим сказать, что они имеют сходство с тем, с чем
соотносятся, например будто знание здоровья и болезней становится от этого
здоровым или болезненным, а знание зла или блага — плохим или хорошим.
Знание не становится тем же, что его предмет, оно соотносится со свойствами
предмета — в данном случае со свойством здоровья или болезненности, — и это
свойство его определяет.
И если, несмотря на то, что она {душа} испытывает жажду, ее все-таки
что-то удерживает, значит, в ней есть нечто отличное от вожделеющего начала,
побуждающего ее, словно зверя, к тому, чтобы пить. Ведь мы утверждаем, что
одна и та же вещь не может одновременно совершать противоположное в одной и
той же своей части и в одном и том же отношении.
…
Точно так же о том, кто стреляет из лука, было бы, думаю я, неудачно
сказано, что его руки тянут лук одновременно к себе и от себя. Надо сказать:
«Одна рука тянет к себе, а другая — от себя». …
Мы не без основания признаем двойственными и отличными друг от друга
эти начала: одно из них, с помощью которого человек способен рассуждать, мы
назовем разумным началом души, а второе, из-за которого человек влюбляется,
испытывает голод и жажду и бывает охвачен другими вожделениями, мы назовем
началом неразумным и вожделеющим, близким другом всякого рода удовлетворения
и наслаждений. …
Так пусть у нас будут разграничены эти два присущих душе вида. Что же
касается ярости духа, отчего мы бываем гневливы, то составляет ли это третий
вид..?
Да и во многих других случаях разве мы не замечаем, как человек,
одолеваемый вожделениями вопреки способности рассуждать, бранит сам себя и
гневается на этих поселившихся в нем насильников? Гнев такого человека
становится союзником его разуму в этой распре, которая идет словно лишь
между двумя сторонами.
Ну а когда он считает, что с ним поступают несправедливо, он вскипает,
раздражается и становится союзником того, что ему представляется
справедливым, и ради этого он готов переносить голод, стужу и все подобные
этим муки, лишь бы победить; он не откажется от своих благородных стремлений
— либо добиться своего, либо умереть, разве что его смирят доводы
собственного рассудка, который отзовет его наподобие того, как пастух
отзывает свою собаку.
— Твое сравнение очень удачно. Ведь в нашем государстве мы поручили его
защитникам служить как сторожевым псам, а правителям — как пастухам.
— Ты прекрасно понял, что я хочу сказать… Или как в государстве три
рода начал, его составляющих: деловое, защитное, совещательное, так и в душе
есть тоже третье начало — яростный дух? По природе своей оно служит
защитником разумного начала, если не испорчено дурным воспитанием. …
— Это нетрудно обнаружить. На примере малых детей можно видеть, что
они, чуть родятся, беспрестанно бывают исполнены гнева, между тем некоторые
из них, на мой взгляд, так и не становятся способными к рассуждению, а
большинство становятся способными к нему очень поздно.
— Да, клянусь Зевсом, это ты хорошо сказал. Вдобавок и на животных
можно наблюдать, что дело обстоит так, как ты говоришь.
Но ведь мы не забыли, что государство у нас было признано справедливым
в том случае, если каждое из трех его сословий выполняет в нем свое дело.
…
Значит, нам надо помнить, что и каждый из нас только тогда может быть
справедливым и выполнять свое дело, когда каждое из имеющихся в нас начал
выполняет свое. …
Итак, способности рассуждать подобает господствовать, потому что
мудрость и попечение обо всей душе в целом — это как раз ее дело, начало же
яростное должно ей подчиняться и быть ее союзником.