И вообще-то подобные натуры редкость, как мы утверждаем. К их числу
относятся и те люди, что причиняют величайшее зло государствам и частным
лицам, и те, что творят добро, если их влечет к нему; мелкая же натура
никогда не совершит ничего великого ни для частных лиц, ни для государства.
…
Когда, таким образом, от философии отпадают те люди, которым всего
больше надлежит ею заниматься, она остается одинокой и незавершенной, а сами
они ведут жизнь и не подобающую, и не истинную. К философии же, раз она
осиротела и лишилась тех, кто ей сродни, приступают уже другие лица, вовсе
ее недостойные. Они позорят ее и навлекают на нее упрек…
Ведь иные людишки чуть увидят, что область эта опустела, а между тем
полна громких имен и показной пышности, тотчас же, словно те, кто спасаясь
от тюрьмы, бежит в святилище, с радостью делают скачок от ремесла к
философии — особенно те, кто половчее в своем ничтожнейшем дельце. Хотя
философия находится в таком положении, однако сравнительно с любым другим
мастерством она все же гораздо больше в чести, что и привлекает к ней многих
людей, несовершенных по своей природе: тело у них покалечено ремеслом и
производством, да и души их сломлены и изнурены грубым трудом; ведь это
неизбежно. —
Остается совсем малое число людей, Адимант, достойным образом
общающихся с философией: это либо тот, кто, подвергшись изгнанию, сохранил
как человек, получивший хорошее воспитание, благородство своей натуры…
либо это человек великой души, родившийся в маленьком государстве: делами
этого государства он презрительно пренебрежет. … О моем собственном случае
— божественном знамении — не стоит и упоминать: такого, пожалуй, еще ни с
кем раньше не бывало.
Все вошедшие в число этих немногих, отведав философии, узнали, какое
это сладостное и блаженное достояние; они довольно видели безумие
большинства, а также и то, что в государственных делах никто не совершает,
можно сказать, ничего здравого и что там не найти себе союзника, чтобы
вместе с ним придти на помощь правому делу и уцелеть. Напротив, если
человек, словно очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить
несправедливость, ему не под силу будет управиться со всеми дикими своими
противниками, и, прежде чем он успеет принести пользу государству или своим
друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и для других. Учтя все это, он
сохраняет спокойствие и делает свое дело, словно укрывшись за стеной из
пыли, поднятой ураганом. Видя, что все остальные преисполнились беззакония,
он доволен, если проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых дел,
а при исходе жизни отойдет радостно и кротко, уповая на лучшее.
— Значит, он отходит, достигнув немалого!
— Однако все же не до конца достигнув того, что он мог, так как
государственный строй был для него неподходящим.
При подходящем строе он и
сам бы вырос и, сохранив все свое достояние, сберег бы также и общественное.
Так вот насчет философии — из-за чего у нею такая дурная слава (а между
тем это несправедливо), — по-моему, уже сказано достаточно, если у тебя нет
других замечаний.
— Я ничего не могу к этому добавить. Но какое из существующих теперь
государственных устройств ты считаешь для нее подобающим?
— Нет такого. На это-то я и сетую, что ни одно из нынешних
государственных устройств недостойно натуры философа. Такая натура при них
извращается и теряет свой облик. Подобно тому как иноземные семена,
пересаженные на чуждую им почву, теряют свою силу и приобретают свойства
местных растений, так и подобные натуры в настоящее время не осуществляют
своих возможностей, приобретая чуждый им склад. —
А что большинство людей не верит словам другого, это не диво. Ведь они
никогда не видали того, о чем мы сейчас говорим, для них все это какие-то
фразы, умышленно подогнанные друг к другу, а не положения, вытекающие, как
сейчас, само собой одно из другого.
Да и не довелось им, мой милый, стать благодарными слушателями
прекрасных и благородных рассуждений, усердно и всеми средствами
доискивающихся истины ради познания и ничего общего не имеющих с чванными
препирательствами ради славы или из-за соперничества в судах и при личном
общении.
Вот почему … ни государство, ни его строй, так же как и отдельный
человек, не станут никогда совершенными, пока не возникнет некая
необходимость, которая заставит всех этих немногочисленных философов…
принять на себя заботу о государстве, желают ли они того или нет…
Между тем, Адимант, тому, кто действительно направил свою мысль на
бытие, уже недосуг смотреть вниз, на человеческую суету, и, борясь с людьми,
преисполняться недоброжелательства и зависти. Видя и созерцая нечто стройное
и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее,
полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более ему
уподобляется.
Общаясь с божественным и упорядоченным, философ также становится
упорядоченным и божественным, насколько это в человеческих силах. Оклеветать
же можно все на свете.
Так вот, если у философа возникнет необходимость позаботиться о том,
чтобы внести в частный и общественный быт людей то, что он усматривает
наверху, и не ограничиваться собственным совершенствованием, думаешь ли ты,
что из него выйдет плохой мастер по части рассудительности, справедливости и
всей вообще добродетели, полезной народу?
…Никогда, ни в коем случае не будет процветать госу- дарство, если
его не начертят художники по божественному образцу. …
Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва бы очистили
ох, что совсем не легко.