— Ну, и что? — Кароки-мурза присел у огня и протянул к нему ладони.
— Теперь ногайцы поняли, что в Московии мы наверняка соберем богатую добычу, и примчались сами. Они просто не допускают мелких мурз ко мне в ставку, боясь упустить даже клочок добычи, что выпадет на их долю. Вокруг нас, — Гирей развел руками, — стоят Шириновы, Барыновы, Аргиновы, Седжеутовы рода, пригнавшие по десять тысяч сабель. Отданные мне роды привели еще пятнадцать тысяч. Мне поклялись в преданности и послушании, наверное, не меньше двадцати неизвестных мне беев, приведших по пятьсот, шестьсот, тысяче всадников. Вы не поверите, досточтимый мурза, но когда три года назад мой дядюшка Сахыб по приказу великого султана Сулеймана, да продлит Аллах его годы, собрал всех воинов Крымского ханства и повел их на помощь Казани, у него в войске оказалось всего тридцать тысяч воинов. А у меня уже сейчас вдвое больше! И они все продолжают и продолжают подходить.
— Так почему ты не отправишь их на Московию?
— Великие родовитые бей умно кивают головами, слушая мой приказ, потом говорят, что степь еще не просохла, и остаются стоять на месте…
Девлет-Гирей говорил размеренно и спокойно — и за этим спокойствием чувствовалось, что остались позади и крики, и злость, и бешенство бессилия. Он устал добиваться повиновения. Повиновения от тех, кто считал себя умнее и родовитее его. Смешно — бею поклялись в послушании больше шестидесяти тысяч человек! Но командовать он по-прежнему может только двумя сотнями своих телохранителей.
— Сколько воинов ты повел в первый набег? — поинтересовался Кароки-мурза.
— Пять тысяч нукеров, — вздохнул Девлет-Гирей.
— Пять тысяч нукеров, — вздохнул Девлет-Гирей.
— У меня с собой три с половиной тысячи, — сообщил гость. — Еще три сотни сабель здесь. Получается, четыре тысячи. Местные бей не посмеют заступить дорогу отряду султанского наместника. Значит, мы можем выступать, не спрашивая ничьего совета. А дальше… Если хотят — пусть присоединяются к нам. Не хотят — пусть остаются.
— Не останутся, — злорадно улыбнулся Девлет и покосился на Менги-нукера. Хотя никто и не произносил этого вслух, но все прекрасно знали, что станет главным оружием в новом набеге.
Глава 6. Земство
Солнце светило так жарко, словно уже давным-давно наступил июль, хотя на самом деле в рощах, под тенью редких елей, либо в глубоких ямах еще лежал, в окружении радостно потянувшейся к свету первой травки, помнящий холодную зиму снег. Оскол давно очистился, и Юля улыбнулась, вспоминая, как лихорадочно торопились смерды ближних деревень напилить себе льда — в погреб, на лето.
У них во дворе, рядом с домом, тоже был выкопан ледник — но Варлам озаботился хорошенько забить его «аккумуляторами холода» еще в январе. Хозяйственный…
— Что-то половодья в этом году нет, — отодвинул боярин Батов опустевшую миску. — Не к добру. Сеять, вроде, пора. А вдруг запоздает?
— Пора — значит, надо, — Юля поворошила ложкой у себя в плошке, выловила пару кусочков свинины.
Греча успела изрядно поднадоесть за долгую зиму — но о прошлом годе смерды сажали почти что только ее. Ее и на оброк везли. А еще: репу, редьку, брюкву, капусту, свеклу. Хлеба сняли мало, только озимые. Да и те — половина осыпалась. Так что караваи Мелитиния пекла только на праздник. Спасались мясом — кое-какую добычу Варлам с охоты привозил, кабанов по осени зарезали, чтобы зимой меньше ртов было. Три бычка за лето подросли. Одного, самого крупного, на племя оставили, а двух других — в ледник.
— Ешь, любая моя, — ласково попросил муж, накрывая ее руку ладонью. — Ешь, тебе малую кормить надо.
Девочка родилась в декабре и теперь бодро орала днями и ночами, не давая матери спать. Назвали естественно, по святцам. Варлам хотел Феклой окрестить. Дескать, имя греческое, почетное — но тут Юля уперлась. Хоть десять «славящих Бога», но никаких имен на букву «Фы». Федула-Феодора-Феоктиста.
Так и стала малышка Стефанией.
Вопреки спортивному прошлому матери, удалась она крепкой, сильной и крупной. Здоровой, как реклама молочных продуктов. А может — докторов хороших поблизости не имелось, что даже у мраморной статуи какую-нибудь болячку, да найдут.
— Кушай…
— Не хочу я, — передернула плечами Юля. — Сыта.
— Может, приказать, курицу тебе ощипать?
— Нет!
Как и обещал муж, на оброк привезли пару десятков кур и трех петухов, два из которых немедленно стали жертвами кулинарного искусства Мелитинии. Остальные птицы бодро прокудахтали всю зиму, и некоторые, вроде как, пристроились высиживать потомство. Появление птичника несколько изменило продуктовую раскладку среди барской живности: теперь несушки, как раньше свиньи, питались объедками людской и боярского стола, свинья с опоросом с удовольствием лопала всякие корнеплоды. Ну, и прочим теперь доставалось больше брюквы, нежели ячменя.
Юля хотела довести куриную стаю хотя бы до ста голов, прежде чем начинать ее планомерное истребление: молодая боярыня мечтала о перине так же, как когда-то ее мать — о раздвижном диване.
— Может, яиц тебе сварить, али запечь?
— Яичницу хочу. Глазунью. Из пяти яиц, — неожиданно потребовала женщина.