— Нет, — жалобно застонала она. — Только не это, только не на спине! Варлам…
Юля ощутила под руками кольчугу и мгновенно распахнула глаза:
— Варлам?
— Любишь ты поспать, любая моя, — усмехнулся он, проводя ладонью ей по щеке. — А мне пора уже.
— Как это пора? — встрепенулась женщина. — Куда?
— Ну, как же. С братьями. Теперь моя очерет помогать им усадьбы ставить.
— А я?!
— А ты здесь, — виновато пожал он плечами. — Али забыла? Боярыня ты, хозяйка. И усадьба эта твоя. Догляд за всем хозяйский нужен, как же бросить совсем?
— С тобой хочу!
— Я вернусь скоро, ненаглядная моя, желанная. — Он погладил ее руки и перешел на более деловой он: — Ероха с женой у тебя остается, Павленок, вдова Лапунина, Никита и Тимофей с женой. Ероху посади чурбаки на дранку лущить, да за скотиной приглядывать. От усадьбы пока не отгоняйте, тут травы хватает. Остальных мужиков за лес отправляй — косить. Там луга раздольные. Косить и косить, пока погода стоит. А то на зиму без сена останемся. Баб в лес отправляй — может, соберут чего. Потом сено ворошить. Ну, одну при себе оставь, по хозяйству, да покухарить. За Ерохой пригляди, чтобы по первую очередь дранкой навесы покрыл! Не дай Бог ненастье — скотину да коней некуда укрыть будет. А дом пока и под дождем постоит, сырой еще. Две крыши есть, сильно не зальет. Ну, любая моя, побежал. Я уже тоскую, и вернусь вскоре. Да, и печи, Гришка сказывал, топить уже можно, но первые два дня малым огнем, чтобы прогрелись неспешно, глина схватилась. А ужо потом — и полным пламенем не страшно.
Варлам наконец-то догадался ее поцеловать и действительно побежал, звякая железом.
— Вот и попрощались, называется, — вздохнула Юля. — Дров наколи, сена накоси, печь протопи, кашу свари, корову подои, крышу перекрой, целую, Варлам.
Она подошла к окну и еще успела увидеть спины отряда, скатывающегося вниз по холму. Помахала рукою вслед. Вздохнула еще раз. Вот уж не думала комсомолка-спортсменка, отправляясь на очередные сборы, что по окончании своей олимпийской карьеры окажется боярыней на своей усадьбе. Паразитом и угнетателем трудового народа. Что там, кстати, сделать ей нужно? Сено, дранка, скотина…
— Смилуйся государыня рыбка, не хочу быть столбовою дворянкой, хочу… — на этом месте Юля замолчала.
Потому как становиться черной крестьянкой ей все-таки не хотелось, а у вольной царицы, как она теперь заподозрила, хлопот возникнет куда больше, чем у нее. — Ладно, пойду угнетать.
Смерды завтракали во дворе. Увидев боярыню, Мелитиния, спрятавшая свои волосы под красочный клязьменский шерстяной, черно-красный, узорчатый платок, засуетилась, схватила миску, ложку, бросилась к висящему над огнем котлу.
— Не нужно, — остановила ее Юля. — По утрам не ем. Воды только дай попить кипяченой.
— Как же ж так, боярыня? Спозаранку завсегда самый голод наступает. Скотину, и ту некормленой и дому не выпускают.
— Но я же не скотина, Мелитиния, — укорила ее Юля, и та испуганно прижала ладони ко рту:
— Ой, прости Христа ради, боярыня. Не нарочно. Ей Богу, не нарочно.
— Ероха, — отмахнулась от нее Юля. — Тебе сегодня заготовленные чурбаки на дранку щипать. Заодно за скотиной последишь, пусть под холмом пасется. Вам, мужики, луг за лесом косить. А вы, бабоньки, в лес сходите — может, насобираете чего к столу.
Из смердов никто хозяйского приказа оспаривать не стал, и Юля, еще не привыкшая к новой роли, несколько успокоилась.
— А я, боярыня? — подала голос Мелитиния.
— А тебе котел стеречь. — Юля зачерпнула ковшом из ведра прохладной воды, напилась. Потом, прихватив охапку заготовленного для костра хвороста, пошла обратно в дом.
Валявшаяся в кармане в момент провала в прошлое зажигалка давно изошла газом и перестала высекать искру, поэтому Юля попыталась добыть огонь кресалом: стучала зазубренной стальной пластинкой по кремню, пытаясь выбить искру на клочок пересохшего мха, но искры либо не летели вообще, либо разлетались в разные стороны, либо падали на мох, но мгновенно гасли, не дав ни дымка. Помучившись так с полчаса, женщина плюнула и побежала на улицу к костру — за углями.
Пространство перед домом уже опустело — только Ероха сидел перед склоном и с размеренностью медитирующего буддийского монаха раскалывал топором чурбак на пластины примерно дюймовой толщины. Щелчок отлетающей пластины — голова поднимается и обозревает пасущееся внизу стадо. Новый щелчок — и снова внимательный обзор.
Мелитиния тоже пропала. Поначалу Юля удивилась, но, обнаружив отсутствие котла, поняла: на реку пошла мыть. Она выкатила прутиком на обрубок доски, коих вокруг недавней стройки валялось в изобилии, несколько угольков и торопливо понесла к печи.
Вскоре в глубине каменной кладки, под высоким сводом, заплясал лепестками маленький костерок.
Тем же способом, угольком, она затопила и вторую печь.
— Простите, боярыня, чем на обед мужиков потчевать?
— Что? — вздрогнула от неожиданности Юля.
— Что на обед варить, боярыня? — повторила во — прос Мелитиния. — Опять кашу?
— Да, — кивнула Юля. А что еще можно сварить, если из припасов только крупы да зерно?
— Ячневую?
— Ячневую.