— Так что же нам теперь делать? Взаперти жить?
— Уйдут же они отсюда, — пожал плечами боярин. — Через пару недель обязательно уйдут. A мы пока мелкие отряды, что возвращаться станут, бить начнем, али обозы или вестников, что из Крыма к армии поскачут, перехватывать.
Но Варлам еще не понимал, что степная война не похожа на правильные европейские войны, которые вели с дурными соседями приграничные северные пятины. Здесь нет коммуникаций, по которым снабжается ушедшая в глубь вражеской страны армия, нет линий связи или следящих за порядком патрулей! Степная армия врывается в атакуемые земли целиком не имея с родиной никакой пуповины. Она не пытается подчинить себе захваченные земли, навести на них свой порядок — она разоряет их, живет за счет врага, пожирая и истребляя, захватывая или портя все, до чего только может дотянуться. А когда накопленные хозяевами припасы заканчиваются — просто откатывается назад, смывая с собой, словно половодье, все ценное, что только могла найти.
Да, грабя и убивая, питаясь тем, что успела найти в чужих домах, татарская орда и вправду не могла удержаться в русских пределах больше двух-трех недель: пока на всех хватает найденных в деревенских домах и погребах мяса и солений, пока не кончился на сеновалах корм для коней. А также — пока не успело собраться в кулак или хотя бы в крупные отряды поместное ополчение, пока не отослала Москва на подмогу крепкое опричное войско. Но до тех пор, пока это не случилось — не пойдут по Изюмскому шляху ни в одну, ни в другую сторону никакие отряды и обозы.
Через день после ухода из-под Батово войско Девлет-Гирея появилось под Осколом.
Оно не пыталось начать штурм, или хотя бы имитировать подготовку к нему. Оно просто стояло ввиду крепости, заставляя воеводу Шуйского непотребно ругаться, биться лбом в стены и царапать ногтями деревянные зубцы башен. Да, в его крепости стояли сто двадцать пушек и постоянно находилась сотня стрельцов. Но остальные три сотни как раз сейчас на своих наделах поднимали пашни! А полсотни витязей поместного ополчения, что вкруг выходили на службу в крепость, никак не могли разогнать осевшие вместе с обозом около тысячи нукеров и очистить дорогу. Теперь, даже если местные бояре захотят собраться в крепости — они рискуют нарваться на татарский заслон и погибнуть по одному.
Пятитысячная армия Девлет-Гирея растеклась, словно привидевшееся кухарке бояр Батовых черное половодье по огромному пространству между Доном, сеймом и истоками Оки, не доходя до Ельца, с его чересчур сильным гарнизоном. Врываясь в не ждущие беды деревни, они вязали молодых баб и их детей, рубили пахарей прямо на пашнях, хватали самые ценные из вещей, разбрасывая и портя все прочее, и торопливо мчались дальше, пока весть о грянувшей беде не успела обогнать летучие отряды.
Татарские тысячи дробились на сотни, а сотни — на полусотни, иногда и на десятки. Малые отряды уже не рисковали штурмовать далекие укрепленные усадьбы, ограничиваясь разграблением деревень и хуторов. Более того, теперь бояре, прослышав о появлении кучки разбойников, садились на коней и вместе с дворней мчались защищать свои вотчины от косоглазых станишников.
Отяжелевшие от добычи, ставшие неповоротливыми, словно обожравшийся возле зарезанного лося волк, ногайские полусотни начинали отползать назад к ставке бея, мечтая теперь только об одном: сохранить награбленное, в целости довезти домой. В то же время боярские отряды, пробираясь от усадьбы к усадьбе и разрастаясь, как снежный ком, стремились туда же. То здесь, то там на темных лесных тропах сталкивались лицом к лицу извечные враги и без колебаний кидались в сечу, складывая свои головы на безвестных тропах. Иногда защищающим обозы татарам удавалось вырубить небольшие дружины — и тогда для родичей и друзей неудачливые витязи навсегда оставались сгинувшими неведомо как и где. Порою свой конец находили в дебрях незваные сюда степняки — и получившие свободу пленники отнюдь не собирались сообщать далеким кочевьям, у какого болота прикопаны кости их сородичей.
Девлет-Гирей простоял напротив Оскола полторы недели, дожидаясь возвращения ушедших в стороны полусотен. И если первые пять дней прошли в тревожном ожидании, то, когда стали подходить первые, тяжело груженные обозы, бей с облегчением вздохнул и заметно оживился. Он даже пытался шутить с вечно хмурым Менги-нукером, но вместо улыбки каждый раз видел холодный, мрачный взгляд и умолкал. Он даже не спрашивал, куда каждое утро уезжает его калги-султан со своими телохранителями.
Алги-мурза тоже не очень понимал, что нужно странному русскому. Вот уже десятое утро они выезжали из ставки бея и отправлялись далеко в леса по одной из подходящих к Осколу троп. Посланец Кароки-мурзы мало интересовался брошенными деревнями, зато заворачивал едва не к каждому полю, каждой пашне, проверяя, что успели сделать местные смерды.
Однако на этот раз, спрыгнув с коня и ковырнув ногой черную борозду, русский заговорил:
— Смотри, свежая. — Он отломил ком земли, поднес к лицу, усмехнулся, отбросил. — Кто-то пахать пытался утром.