— Даже?
Владыка вдруг улыбнулся.
— Лупасят нашего брата порою так, что синяки да ссадины остаются. В волосья вцепляются, дерут до плешей… А кто — один Бог знает. Правда, на моем веку подобного не упомню… Но в книгах старых поминается частенько.
Правда, на моем веку подобного не упомню… Но в книгах старых поминается частенько. А что до века моего… — запнулся. Помолчал. Богдан ждал терпеливо, затаив дыхание.
— Среди братии подобное редко, — задумчиво проговорил он. — Случается, конечно, как не случаться: враг не дремлет… А вот среди трудников — да. Наслышан. Да только, чадо, ничего тут удивительного нет. — Снова помолчал. — Ты, никак, диавола за хвост ловить собрался? Может, отпечатки пальцев у него брать станешь? Не благословляю. Суеты не потерплю.
Богдан тут же встал и склонился в поклоне.
— Простите мою гордыню, отче.
— Ступай.
Богдан повернулся и шагнул было к двери, но остановился. Обернулся. Оказалось, Киприан смотрит ему вслед.
— Что еще? — тяжело спросил он.
— Простите, отче, последний вопрос. Вы знаете, что на острове живут лисы?
Брови пастыря чуть дрогнули.
— Сам не видал… Говорят. И что?
— Вот что, — проговорил Богдан. — Дебря Соловецкая мирная, от крови светлый остров заклят. Это ваши слова, отче. Волки поседали на льдины и уплыли на матерую землю…
— Ничего сам не придумываю, только передаю, — перебил архимандрит.
— Лисы — хищники, — продолжал от двери Богдан, отметив про себя, что отец Киприан отнюдь не чужд речениям Конфуция. — Пусть мелкие. Мыши, лемминги, птица… Да любую сказку взять. Несет меня лиса за темные леса, ку-ка-ре-ку! Отсюда вопрос: чем лисы тут питаются?
На этот раз архимандрит молчал долго. За толстыми, старинными стенами едва слышно пел однотонную песнь летящий с арктических льдов ветер. Потрескивала свеча.
— Господь напитал — никто не видал, — ответил наконец пастырь, но в голосе его впервые за все время, проведенное на острове, Богдан не услышал уверенности. — Может, к святому месту потянувшись, они на травоядение перешли?
— Хотел бы я в этом удостовериться, — примирительно проговорил Богдан.
— Не веришь в сие? — строго спросил Киприан.
— Не верю, отче, — честно ответил Богдан. Отец Киприан огладил бороду.
— Честно сказать, я тоже… — пробормотал он. — Может, кормит кто?
— Кто и зачем? — быстро парировал минфа.
— Воротись, — велел архимандрит.
Богдан вновь подошел к стулу.
— Сядь.
Богдан сел.
— Что задумал? — строго спросил Киприан. — Поделись. Вижу, не остановить тебя. Сыскательство правды в крови твоей, а я не тот суровый наставник, что Дамаскина наставлял: талант у тебя к писанию, так вот смиряйся и пера в руки не бери… Потом-то все равно его дар церкви понадобился, и когда Иоанн на смерть одного из монасей, не утерпев, погребальную литию сложил — прекрасную литию, до сих пор поем, — наставник простил его… Да только после того простил, как Дамаскин епитимью исполнил — очистил все непотребные места в монастыре. Так что чисть. Но знать я все должен и обязан. Может, посоветую, может, направлю…
— Я об этом и мечтать не смел, отче, — с благодарностью склонил голову Богдан.
— Однако поведать мне сейчас вам нечего. Ничего я покамест не задумал, в потемках бреду, да и оглушен ночными делами изрядно…
Киприан кивнул. Помолчали. Богдан пытался привести в порядок расслабленно извивающиеся, точно ком змеенышей, мысли; Киприан терпеливо ждал.
— Надеешься, что она к тебе ночью опять придет? — вдруг спросил он.
Богдан вздрогнул. Провел по лбу ладонью и, отводя глаза, ответил:
— Сам не ведаю…
— Смотри, — с прежней строгостью сказал архимандрит и погрозил ему крепким жилистым пальцем.
— И то смотрю, отче…
О том, что он устоял бы, что он уж почти устоял да нежный поцелуй супруги нежданно решил дело в иную сторону, Богдан так и не признался архимандриту. Не был он в том уверен настолько, чтобы в слова свою мысль облечь. Но для себя решил именно так считать покамест: поцелуй тот его каким-то недобрым чудом с ума свел. И, ежели повторится сие, главное — до поцелуя не допустить более.
Или, напротив, первым поскорей своими губами родных губ коснуться?
Ох, прости, Господи, грешен я, грешен…
— Вот что я хотел сказать, — наконец отверз уста Богдан. — Я же по острову брожу очень много, по самым чащам порой… размышляю, утешаюсь…
— Склонность к молитвенному хождению многим отцам свойственна, — одобрил Киприан. — На дивном острове Валаам исстари есть аллея, нарочито насаженная, зовется Аллея Одинокого монаха. Деревья в два ряда так стоят, что лишь одному пройти, и посажены частоколом столь плотным, чтоб, от одного к другому шагая, успеть только умную молитву произнесть.
— …А нынче утром, — продолжил Богдан, дослушав, — нашел я в укромной дебре труп лисы, явно человеком убитой и искалеченной. Потрошеной. Тоже — с пролитием крови, отче.
Эта новость явно ошеломила бывалого ракетчика в архимандритовой рясе. У него даже рот приоткрылся на миг; впрочем, на миг только.
— Дела, — протянул Киприан совершенно по-мирски. И умолк. Богдан не нарушал молчания, он все рассказал. А благословения уйти — не получил пока.
— Как действовать думаешь, чадо?
Богдан пальцем поправил на носу очки.