Но — как-то… Неудобно. Как-то это… Гм.
К концу сигары Баг решил, что — ничего. Сами журналисты кем только порою не прикидываются, чтобы добраться до интересующего их человека.
Баг протянул было руку к телефону, и тут тихо свистнул сигнал внутреннего переговорного устройства и голос шилана [40] Алимагомедова произнес:
— Еч Баг. Ты на месте?
— Да, прер еч, — ответил Баг и зачем-то добавил: — Работаю… — Он немного смутился. Работает, ага, как же…
— Зайди ко мне, — сказал Алимагомедов.
Соловки,
12-й день девятого месяца, вторница,
первая половина дня.
Впервые за время пребывания на светлом острове Богдан не поспел к исповеди и литургию отстоял с трудом великим.
Все было, как всегда: и сладкий, небесный запах ладана, и умилительное мерцание десятков свечей в беспредельном сумраке громадного сводчатого зала, и приглушенное, осторожное покашливание старцев, время от времени раздававшееся то тут, то там, и возносящее душу над грешной землею пение на хорах — то льющееся исподволь, ласкательно, ангельски, а то величаво и порой даже гневно низвергающееся словно бы с Божиих высот.
Но вот только ноги бессильно дрожали да кружилась голова.
И мысли — не собрать, не очистить, не отбросить…
«Что это было? — мучительно размышлял Богдан. — И зачем?»
Сонное наущение?
Прелесть бесовская?
Живая Жанна?
Последнюю мысль, как ни была она ему радостна, сладка и, что греха таить, по-мужски лестна, он отбросил тотчас же. Богдан дорого бы дал, чтобы вернуть возлюбленную младшую супругу, но всем сердцем понимал ее — и ее уход. Не может человек. Ну не может. О ледяные углы и грани этой невозможности раньше или позже изотрется до дыр и развалится в гнилую труху неприязни самое преданное, самое самозабвенное чувство. Любящий человек какие хочешь горы свернет, какие угодно бедствия претерпит, он может все — кроме одного-единственного: любить не так, как он любит.
Тогда, быть может, знамение?
Но что может значить подобное знамение — пленительное, утомительное и неизбывно грешное?
То, что Богдан виновен перед доброй иноземной юницею? Так он и без знамений это прекрасно понимал…
Скорее всего — сон.
А ну как нет?..
По окончании службы Богдан дождался, когда отец Киприан покинет алтарь, и подошел к нему.
— Благословите на разговор, отче, — проговорил минфа негромко. — Хотелось бы без отлагательств…
Архимандрит пристально глянул Богдану в лицо и слегка нахмурился.
— Лица на тебе нынче нету, чадо, — проговорил он недовольно и, как показалось Богдану, чуть встревоженно. — Стряслось что?
— Не тут, — попросил Богдан.
Киприан на миг поджал губы, давая понять, что не очень-то доволен такою настойчивостью.
— До тружения планетарного не терпит? — спросил он затем.
— До тружения планетарного не терпит? — спросил он затем.
— Не ведаю, отче, — признался Богдан. — И к тому ж занедужил я, кажется. Боюсь, тружение мне нынче не по силам окажется.
В строгом взгляде архимандрита промелькнула неподдельная тревога.
— Идем, — коротко велел он и, круто повернувшись, пошел, метя пол длинными полами рясы, к выходу из зала. Богдан, сразу чуть задохнувшись от быстрой ходьбы, поспешил за Киприаном.
До самых покоев архимандрита они не возобновляли разговора. Утвердившись на излюбленном своем стуле с прямой высокой спинкою, владыка указал Богдану на кресло против своей особы и сложил руки на коленях.
— Ну, сказывай, — велел он.
Богдан, усевшись на краешек кресла — ему всегда неловко было сидеть на мягком и удобном, когда пастырь, словно изваяние, жесткий и распрямленный, восседает на стуле, — чуть помедлил и прямо спросил:
— Отче… Как у вас тут насчет блудных бесов?
Отец Киприан тоже немного помедлил; взгляд его стал задумчивым. Он тяжко вздохнул.
— Как, как… Подле святого места нечистые всегда суетятся выше меры. Что им мирские грешники? Те и сами к ним придут… Им праведных с пути сбить надо! — вздохнул вновь. — Ты мне скажи, какая напасть приступила? Богдан, поправив очки, вкратце рассказал. Когда он замолчал, Киприан с минуту задумчиво оглаживал бороду и глядел куда-то в пространство грустно и отрешенно. Потрескивала в кромешной тишине свеча.
— Сильно по молодице своей тоскуешь? — негромко спросил настоятель.
— Очень, — ответил Богдан.
— Сильно винишься перед нею?
— Сильно.
— И слабость телесную ныне чувствуешь?
— Ровно пахали на мне.
— Пахали, — с непонятной интонацией повторил отец Киприан. — От пахоты хоть хлеб…
Он встал и, немного сутулясь, неторопливо прошелся по гостиной келье. Взад, вперед. Отчетливо поскрипывали крашеные доски пола под его тяжелой поступью.
Остановился.
— Что постом да молитвою спасаться в подобных случаях надлежит, повторять тебе не стану — не вчера ты родился, сам все знаешь. — Он пытливо заглянул Богдану в глаза сверху вниз; Богдан выдержал взгляд. — Однако не страх Божий и не раскаяние я в очах твоих вижу, чадо, а некую суетную пытливость… Прав я?
— Да, — чуть улыбнулся Богдан. Киприан опять тяжело вздохнул и опять утвердился на своем стуле.
— Спрашивай, — сказал он.
— Часты ли такие случаи здесь?
— Как тебе сказать… — помедлив, ответил отец Киприан. — В житиях исстари описывались страшные борения. Особенно с теми это стрясается, кто подвижничает сверх обычной меры, наособицу спасается в пустыньках удаленных… До драк с бесами дело подчас доходило.