Богдан уж хотел было продолжить подъем, как увидел возле крыльца почты давешнего тангута в треухе. Похоже, старшего. Пришлось снова поправить очки. Да, точно. Пожилой. По-прежнему мрачный.
И смотрел он оттуда, снизу, прямо на Богдана — пристально и недобро.
Во всяком случае, так Богдану показалось.
11-й день девятого месяца, первица,
вечер.
Отец Киприан и Богдан, прогуливаясь вдвоем, медленно шествовали от Трапезной палаты по мощенной булыжником площади подле Успенской церкви. Томительно и неспешно смеркалось; монотонно текущие по небу облака пропитывались темной осенней угрюмостью, обещая близкие холода и, быть может, ранние снега.
Архимандрит от души приблизил к себе Богдана — быть может, уважая не высказанную прямо, но, вероятно, вполне понятную просьбу отца Кукши, а то и просто проникнувшись к сановнику доверием и симпатией человеческой; может статься, он впрямь уверовал, что дальний жизненный путь непременно приведет минфа в те или иные святые стены, и решил по мере сил этому поспособствовать.
Богдан той близости был только рад. Добрый, твердый и властный старец вызывал в нем лишь уважение.
— Хорошо работаем, споро, — говорил отец Киприан; Богдан почтительно внимал владыке. — Христа ради трудиться легко. С Божьей помощью на той седмице отделки главные завершим… Мыслю я, чадо, сени планетарные перед главным смотровым залом украсить всячески драгоценной утварью из Келарской палаты да ризницы; там за века множество красот рукодельных скопилось, недоступных люду. С Византии монастырю в свое время подарков было нескудно, да от веницейского дожа… всего и не упомнить.
С Византии монастырю в свое время подарков было нескудно, да от веницейского дожа… всего и не упомнить. А тут будет случай и самим на оные полюбоваться, и людям пред очи предложить. Только, мыслю, многие из них в запустении, надо будет срочно реставраторов опытных призвать… Недавно в голову мысль пришла, еще не продумал в деталях. Честно сказать… — Он смущенно усмехнулся, огладил бороду и глянул на Богдана из-под клобука. — Честно сказать, я уж о торжествах открытия думаю. Есть некая торопливость и суетность в душе у меня, есть… грешен. Не терпится.
— Понимаю, — сказал Богдан.
— Что ж тебе, мирскому-то, не понять. Вы там вечно в суете обретаетесь…
— Ну уж не вечно, — почти обиделся Богдан. — Стараемся и мы душу не опустошать, отче. Разве что поневоле, если дело того требует — да и то… Тяжелее всего, — признал он, немного подумав, — в этом смысле тем живется, кто повседневным делом занят и роздыху никакого не имеет. Предпринимателям да им подобным…. Да особенно тем, кто в совместных с заморскими предпринимателями делах участвует.
— О тех бедолагах и о тяжкой доле их молюсь ежедневно, — сурово сказал отец Киприан. — Чтоб среди второстепенного своего производства не забывали о главном.
— Бог милостив, — кивнул Богдан. — Авось не попустит.
— Так вот что хочу сказать. — В голосе владыки Богдану почудилась некая нерешительность. — Есть мысль у меня заповедная… Для вящей торжественности и вящего единения желаю я на открытие пригласить старого, еще по летному училищу, друга… Дорожки наши разошлись вскоре — он по научной стезе подвизаться решил, я — по военной… но связи долго еще, лет с десяток, мы не теряли. Он-то вскорости знаменит стал, космонавт на всю Ордусь прославленный… Сейчас состарился, не у дел. Хочу я его позвать — торжественное слово сказать братии, послушникам и людям ближним. Как тебе такой план?
Богдан поразмыслил.
— План хороший, — сказал он искренне, — человеколюбивый. Да и повод друга старого повидать не самый плохой.
Настоятель крякнул.
— Остер ты умом, — сказал он, — не зря про тебя в газетах писано. Да, прав ты. Старые мы с ним оба стали… Может, больше и не будет случая повидаться. Кто знает, когда нам отшествовать из этой жизни Господь присудит? Ничего про него ныне не ведаю — а ведь в паре некогда летали: я ведущий, он ведомый… Потом он в отряд космонавтов подался, а я по стратегической линии пошел. Сперва противуракетные дежурства стратосферные, потом… — В голосе его прорезалось подспудное тепло, даже мечтательность некая. — Веселые времена были, пятидесятых-то конец.
— И на Марсе будут персики цвести? — улыбнулся Богдан.
Отец Киприан остановился, повернулся к Богдану лицом; остановился и Богдан. Глаза их встретились.
— И до грядущего подать рукой, — сказал владыка.
— Кто таков друг-то ваш, отче? — помолчав, спросил Богдан.
Владыка степенно двинулся дальше, и Богдан — за ним.
— Да ты знаешь, — ответил он. — Все его знают… Моего поколения, по крайней мере, все… да и твоего, мыслю, тоже. Джанибек Непроливайко.
В голове Богдана что-то сдвинулось мягко и вязко.
— Ага, — сказал он.
Смутное человеколюбивое мечтание, ровно алчущий вылупиться птенец, в первый раз пробующий клювиком прочность яйца, тюкнуло сердце Богдана.
А потом вновь: тук-тук-тук…
— Понятно, — сказал он с деланым равнодушием. — А вот что я, кстати, вспомнил, отче… насчет реставраторов.
— Ну?
— Летом мы с напарником одно дело вели, до хищения ценностей из патриаршей ризницы касательство имевшее… .