— Что же мы стоим на пороге? — спохватился хан. — Мой дом — твой дом.
Ивана Григорьевича увели в юрту. Татары, поглядывая на нежданных гостей, повели своих скакунов ко второму слева сараю. Оттуда навстречу побежали какие-то грязные лохматые существа: босые, сгорбленные, завернутые в мешковину и рогожу, стали принимать поводья. Кому-то за нерадивость тут же досталось плетью, еще кто-то взвыл от неожиданного пинка. Послышался смех.
— Привал! — скомандовал князь, спешился, отпустил подпругу, оглянулся. Негромко сказал — так, чтобы слышали только стоявшие рядом Пахом и Илья: — Передайте всем, чтобы не расслаблялись. И бердыши под рукой держали.
К нему подбежал мальчишка лет восьми, одетый в непонятное рванье, со шрамом поперек лица и вытекшим глазом, взял повод и вдруг торопливо зашептал:
— Выкупи меня, боярин, выкупи. Ты же русский? Выкупи! Спаси, Христа ради, выкупи… — Из единственного глаза выкатилась слеза. Мальчишка заторопился, схватил поводья у Пахома, у Изольда, Ильи, повел скакунов куда-то вправо. Наверное, к реке.
— Шевелись, свиное отродье! — походя хлестнул его поперек спины один из татар. Раб вздрогнул, втянул голову и перешел на бег.
— Проклятие… — Андрей отвернулся. — Пахом, пусть наши все вместе кучкуются. Человек по десять, не меньше. Разговаривать, шутить с местными можно, но оружие не отдавать. И по одному от костров не отходить, как бы и куда ни звали. Пройдись, предупреди всех. Только тихонько.
Опять послышался жалобный скулеж: возле лошади со стертой спиной татарин палкой лупил раба.
Несчастный вздрагивал, поворачивался боком, пытаясь спрятать уже посиневшие от кровоподтеков места, но закрываться от ударов или кричать не смел.
— Чего вылупились? — отвернувшись, зло бросил холопам Андрей. — Если бы вы так лошадь оседлали, что она спину до мяса стерла, я бы вас тоже запорол. Сумки в одно место сложите, чтобы не мешались.
Откуда-то со стороны прибежали еще рабы — такие же жалкие и зашуганные, — быстро свалили в каменные очаги по охапке дров, убежали. Один остался, начал высекать огонь. Из сарая четыре женщины вынесли два большущих, ведер на десять, котла, водрузили на каменные опоры. Три других костра, видимо, предназначались для того, чтобы жарить на вертелах мясо. Рабыни вернулись к сараю, вскоре вышли с коромыслами и бадейками. Одна схлопотала по лицу плетью, и все четыре тоже перешли на бег.
Татары поглядывали на гостей искоса, сближаться не торопились. Холопы тоже к ним здороваться через площадь не спешили.
«Это хорошо, — мысленно отметил Зверев. — Если не будет разговоров, то и драки, наверно, не случится».
И уже вслух он особо предупредил:
— На провокации не ведитесь, на оскорбления не реагируйте. Терпите все, завтра уйдем. В общем, проявите толерантность.
— Чего? — не понял приказ Изольд.
— Передай, чтобы перетерпели все. Мы должны уйти живыми. Мы не погибать за честь свою пришли. У нас другое поручение. Так что не поддавайтесь.
Костры разгорались, вернувшиеся с полными ведрами невольницы перелили воду в котлы. Одна уронила деревянное ведро, побежала за ним почти до самого Андрея, наклонилась:
— Девочку мою выкупите, милые. Выкупите, изведут ее поганые, маленькая совсем. Не дайте пропасть, Бога молить буду.
Она подхватила бадью, догнала подруг. Однако неправильное ее поведение было замечено: татарин, что стоял у сарая, поймал женщину за волосы, отволок в сторону, бросил на коновязь, принялся хлестать плетью. Когда устал — сорвал и без того драную одежду и дал пинка: чтобы спешила за водой.
— Когда же наконец стемнеет? — отвернулся к своей полусотне князь и снова рыкнул: — Ну чего вылупились? Отдыхайте!
Хорошо хоть, все холопы были либо корельские, либо поморянские. До них татары не доходили. Если бы кто среди рабынь родственницу узнал — драка началась бы непременно.
— Конязь Андрей? — сбоку заглянул круглолицый курносый татарин. — Хан Гиляз тебя к себе за стол зовет, поклониться велел.
В юрте было сумрачно и душно, хотя в очаге и не теплилось ни одного уголька. Пахло кислятиной — скорее всего, от большущей бочки, в которой пенилось что-то молочное. Едва Зверев переступил порог, как пригласивший его татарин зачерпнул медным ковшом этой белесой бражки, подал гостю. Андрей выпил. На вкус — обыкновенный кефир, хотя и с легкой горчинкой.
— Да пройдут твои годы в здравии, князь, — кивнул ему с небольшого возвышения Гиляз-бек. — Входи, садись к столу, угощайся. Почтенный Вырот-нукер обмолвился, ты о янычарах не меньше его ведаешь?
— Кто же про них не знает? — пожал плечами Андрей и сел к накрытому достархану напротив боярина, зачерпнул из ближней пиалы горсть орешков. — Прекрасное турецкое изобретение. Берете маленького мальчика, десять лет учите его воевать, после чего ставите в строй. Такой боец и вправду двух-трех западных воинов стоить будет. Да и предан до мозга костей, потому что никакого иного мнения и воспитания, кроме как полученного в казарме, знать не будет. Ну как ему предать султана, если про существование иных правителей он просто знать не будет? А самое удобное — так это то, что наследником янычара является сам султан.
Ну как ему предать султана, если про существование иных правителей он просто знать не будет? А самое удобное — так это то, что наследником янычара является сам султан. Посему этих храбрых воинов можно награждать со всей щедростью, не жалея серебра. Все равно оно в конце концов вернется в казну.
— Это я слышал, — кивнул хан. — Но Вырот-нукер сказывает, что воины сии набираются не из вольных храбрых народов, а покупаются где попало, что все это рабы.