— Это еще кто? — Андрей заметил, что по дороге к усадьбе приближается шумная процессия из десятка смердов и стольких же баб.
— А-а, — обрадовался Василий Ярославович. — Наконец-то! Вот и он.
Четверо смердов несли на руках пухлый сноп ржи, перетянутый настоящим кожаным ремнем, из-под которой торчала небольшая циновочка, сплетенная опять же из колосьев. Остальные вразнобой пели что-то торжественное вроде «Славься, славься!».
— Пошли, — поднялся боярин, налил до краев золотой кубок, поставил его на поднос и направился навстречу процессии.
Зверев, все еще ничего не понимая, последовал его примеру. В пяти шагах от крестьян Василий Ярославович остановился и низко, в пояс, поклонился, протягивая перед собой поднос:
— Гость в дом, радость в дом! Заходи, Волос Именинович, располагайся широко, усаживайся крепко. Все двери тебе отворим, гость дорогой, во все светелки пустим, все горницы отдадим. Заходи, сделай милость!
— Милостив Волос Именинович, боярин. — Один из мужиков взял кубок и всосал одним залпом. — Зайдет к тебе, за столом посидит, на хоромы поглядит. Угодишь — так и вовсе никуда не сдвинется.
— Заходи, гость дорогой, заходи, — посторонился Василий Ярославович.
Мужики торжественно прошествовали мимо, остановились возле стола и, переместив кресло, низко поклонились:
— Благодарствуем за милость, Волос Именинович.
Мужики торжественно прошествовали мимо, остановились возле стола и, переместив кресло, низко поклонились:
— Благодарствуем за милость, Волос Именинович. Сделай нам снисхождение, отведай угощение.
«Ну, конечно! — мысленно хлопнул себя по лбу Зверев. — Первый сноп! На Прокопия рожь жать начинают! Праздник урожая».
Василий Ярославович вернулся на скамью, торопливо налил в кубок еще вина. Золотой емкостью тут же завладел второй мужик:
— Хорошо тут Волос Имениновичу от трудов отдыхать. Пожалуй, тут он и задержится.
— Кушай, Волос Именинович, угощайся! — Боярин вывалил на блюдо добрый котел вареной убоины в мучном соусе, вновь наполнил кубок.
— Добрый ты хозяин, Волос Имениновичу нравишься… — Третий мужик прихватил кусок мяса, запил вином.
— А хороши ли домочадцы у тебя, хозяин? — поинтересовался четвертый смерд и в свою очередь ловко «хлопнул» кубок красного заморского вина.
— Хороши, Волос Именинович, хороши мои домочадцы, — похвастался Василий Ярославович. — Покажитесь гостю, чего стоите?
— Вот, Волос Именинович, прими венок луговой, будь красив и ласков, будь сыт и весел, — склонила перед снопом голову девица в красном сарафане и белыми рукавами. — С нами завсегда оставайся!
Украсив колосья венком из ромашек и одуванчиков, девушка взяла полный кубок, чуть помедлила, потом широко распахнула глаза и принялась пить, пока не осушила его до капли. Тут же схватила два куска убоины, запихала в рот и побежала к столу. Ее место заняла тетка в летах, низко поклонилась:
— Здрав будь, Волос Именинович. Вот, прими от меня платочек вышитый…
Все, кто кланялся снопу, выпивали законный кубок и занимали место за столом, приступая к угощению, наполняя кружки пивом, поддерживая здравицы долгожданному гостю. Звереву после второго ковкаля тоже надоело наливаться квасом, и он перешел на пиво. Боярин же стал подливать вино не только Волосу Имениновичу, но и себе. Такими темпами все захмелели очень быстро, зашумели, на разных концах стола стали вспыхивать споры. Женщины вышли и завели хоровод, мужики же норовили приложиться к недоступному в обычные дни заморскому угощению — и с непривычки косели еще быстрее. Петерсемена все же раза в два, если не в три крепче самого удачного пива.
— Ты не прав, сын, совсем не прав! — вдруг вспомнил Василий Ярославович. — Хозяйство долго без присмотру оставлять нельзя! Мало ли чего баба сотворить может? Глаз твой постоянно надобен! Постоянно! И наследник тоже надобен! Ну не люба княгиня — так что? Тебе трудно? Наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать, — хохотнул он. — Побаловаться завсегда успеешь. В общем, решено! Завтра поезжай.
— Ты меня выгоняешь, отец?
— Я? Да ни за что! Родительский дом до погоста родным остается. Но ты все равно поедешь! Потому как надо.
— Хочешь, чтобы я с женой рядом пожил? — Зверев покачал головой. — Ты сам не понимаешь, чего требуешь.
— Понимаю, не понимаю. Надобно! Долг твой таков. Пред Богом и людьми.
— Пред Богом? Это верно. Монастырей божьих на Руси хватает. Ладно, отец. Раз уж вам всем так приспичило, то поеду. Что уж там случится — так тому и быть. — Князь допил вино из своего кубка и отправился в усадьбу.
* * *
Огуречный день [10] лета семь тысяч шестьдесят первого отложился в памяти горожан из Великих Лук презабавнейшим зрелищем.
Через час после рассвета в ворота влетели четверо всадников. Двое из них были писаными красавцами: статные и широкоплечие, в шелковых вышитых рубахах, сплошь золотых ферязях, с драгоценными наборными поясами, на которых висело оружие в отделанных серебром и самоцветами ножнах. Шаровары отливали драгоценным атласом, ярко-алые сапоги сияли золотыми, с рубиновыми вставками заклепочками. В общем, настоящие княжичи. Другие двое — так себе бродяги. Один — лохматый до изумления, пожилой кряжистый мужичок в холщовых штанах и простой полотняной рубахе, второй — молодой, в дешевом беличьем охабне, в коричневых шерстяных штанах, волосы перехватывал идущий через лоб тонкий сыромятный ремешок. На рысях они промчались через город, спешились у причала, оглядели стоявшие там корабли. Два ушкуя, два струга, одна ладья.
— Вот, значица, как… — пробормотал лохматый мужик, перехватил поудобнее плеть и принялся со всей злости охаживать одного из княжичей: — Тебе что было сказано вчерась, собака?! Тебе чего было сказано?! Кто тебе про паузок наплел?! Кого ты слушал?! По девкам погулять захотелось?! Я тебя научу, как службу рабскую нести! Я тебе хотелку быстро вырву!