Три версты туркестанский скакун пролетел, как птица — в один миг. Усадьбу боярина Калединова князь увидел еще издалека. Размером немногим менее отцовской, она прочно обосновалась в излучине реки, поднимаясь над полем белых и желтых кувшинок метров на пять: три метра — земляной вал, еще два — бревенчатые стены. Если прибавить то, что неведомая протока имела ширину не меньше десяти саженей, — укрепление надежное. Его, почитай, только с одной стороны оборонять при нужде придется. Над стенами возвышались кровля дома и два православных креста: над луковкой рубленого храма и над острой шапкой колокольни. Видать, прочие постройки были заметно ниже.
Не доезжая до усадьбы примерно полверсты, Зверев свернул к воде, спешился, ослабил Аргамаку подпругу, но к реке не пустил: горячий после галопа, запариться может. Так и стоял, удерживая скакуна под уздцы и наблюдая за маленькой боярской крепостью. Ворота открыты — хоть и одна только створка, — неподалеку пасется табун в два десятка лошадей. Двое пастухов: один с кнутом, в длинном черном кафтане, второй — в светлой косоворотке, маленький. Подпасок, что ли? Оба ходят. Значит — живые. Над воротами, свесив через бревно руки, стоит холоп в темной шапке и белой рубахе, смотрит в сторону Андрея. Без пики, без брони. Да оно и понятно — жара. Холоп отступил назад, глянул во двор, вернулся на место. Значит, тоже жив. Ни лихоманка, ни упыри не сожрали.
— Вроде нормальная усадьба, — пожал плечами князь.
— Наплел чего-то купец, намудрил. Испугать, что ли, хотел? Ладно, Аргамак, пошли. Напьешься — пастись пущу. Пока еще остальные доползут…
Обоз он встретил перед поворотом дороги. Остановил, приказал холопам натянуть поверх брони полотняные рубахи, сам набросил на плечи епанчу — не война ведь, зачем местных жителей железом пугать? Неладное подумать могут. Семену Чекалину красноречиво покрутил пальцем у виска — после чего приказал трогаться.
Однако в усадьбе, как оказалось, тоже подготовились к встрече: когда путники поравнялись с табуном, дорогу им преградили двое мужиков и баба, держащая на полотенце большущий круглый хлеб.
— Доброго вам пути, гости дорогие, — дружно поклонились они. — Прошу к нам завернуть, откушать чем Бог послал, в баньке попариться, отдохнуть с дороги.
— Не было никого! — бочком, словно краб, подбежал к Аргамаку купец и остановился возле стремени. — Вот те крест, княже, заперты были ворота. И тишина.
— Благодарю за приглашение, — склонил в ответ голову Зверев, — да путь у нас еще дальний, каждый час дорог.
— Не велел боярин никого мимо пропускать, добрый человек, — не уступали дорогу местные. — Сам ныне в отъезде, но к сумеркам вернется всенепременно. Осерчает, обидится. Не с кем перемолвиться ему, скучает в нашей глухомани. Заворачивайте, гости дорогие, не побрезгуйте. Ни яств, ни меда хозяин не пожалеет. Коли товар приглянется, то и за ценой не постоит. Ключник уж и баню велел затопить, и столы скатертью чистой застелить. Ночь близка, город далече. Где еще теплую постель да беседу интересную найдете? Не обижайте господина нашего, не отказывайтесь от щедрости его. Мы и за лошадьми вашими присмотрим, и товар убережем.
Местные холопы склонили головы в поклоне и ждали ответа.
— Не оставайся, Андрей Васильевич! — дернул за стремя купец. — Не к добру все это. Ой, прости Господи, пожалей душу мою христианскую, ой, не к добру. А ну душегубы опять появятся?
Как раз последние слова и заставили Зверева спешиться.
— На обоз посмотри, — бросил он поводья Чекалину. — Куда мы от верховых денемся? Захотят — все едино догонят. В чистом поле не отбиться, за стенами ночевать спокойнее.
— Благодарю за приглашение. — Князь подошел к холопам, отломил краюху хлеба, сунул в перемешанную с перцем соль, откусил. — Останемся с радостью. Да только, боюсь, обоз наш к вам на двор не поместится.
— А мы его здесь, напротив терема составим. Дозорные ночью со всем тщанием приглядят. Лошадок к табуну пустим — пусть отдохнут, повеселятся на свежей траве.
— Так тому и быть, — махнул рукой Андрей. — Готовьте свои хоромы. Боярина-то как зовут?
— Федот Владиславович Калединов, из рода Тверских Калединовых, что еще Владимиру Святому служили, — торопливо заговорил один из холопов. — По старшей линии, боярин, мы идем…
— Не боярин! — перебил его Зверев. — Князь Сакульский, Андрей Васильевич. Ну да меня ваш хозяин и сам должен знать.
Местная дворня старалась изо всех сил, помогая гостям, но распрячь, почистить, напоить и выпустить в табун всех лошадей все равно заняло почти полчаса. Андрей тем временем прогуливался по усадьбе — и чем дальше, тем сильнее удивлялся. Кони в конюшне имеются, пара меринов стоят. Накормлены, ухожены. Это не считая тех, что на лугу. Но вот свиней, собак, коров, даже кур — и в помине нет. Усадьба, пусть и не очень большая, рук рабочих требует. А во дворе — всего человек шесть. Не видать привычной суеты: кто воду носит, кто дрова пилит-колет, кто птицу щиплет, кто полы метет.
А во дворе — всего человек шесть. Не видать привычной суеты: кто воду носит, кто дрова пилит-колет, кто птицу щиплет, кто полы метет. Тишь да гладь. И все же двор-то — ухоженный! Чистый, подметенный, поленница у стены ровная, солома у крыльца, циновка перед дверью. Церковь — большая, добротная. Однако никаких следов к ее входу не ведет! На земле не натоптано, на паперти ни пыли, ни грязи. Свечами, ладаном не пахнет, и — тихо внутри. Нешто ни одной службы за день не состоялось, неужели за весь день никто внутрь не заглянул?
Зверев повернул к храму, перекрестился, поднялся по ступеням, взялся за ручку — заперто! И похоже, что изнутри.