120
Приближение человека к природе в XIX столетии
(восемнадцатый век — столетие элегантности, тонкости и des sentiments
genereux). Не «возврат к природе», ибо еще никогда не было
естественного человечества. Схоластика неестественных и
противоестественных ценностей, вот — правило, вот — начало; к
природе человек приходит после долгой борьбы — никогда не
возвращается к ней назад… Природа — это значит решиться быть столь
же моральным, как природа.
Мы грубее, прямее, мы полны иронии к великодушным чувствам,
даже когда мы сами попадаем под власть их.
Естественнее стало наше высшее общество, — общество богатых,
праздных; люди охотятся друг на друга, половая любовь — вид спорта,
в котором брак играет роль препятствия и приманки; развлекаются и
живут ради удовольствия; на первом месте ценят телесные
преимущества; развито любопытство и смелость.
Естественнее стало наше отношение к познанию; мы с чувством
полной непорочности предаемся распутству духа, мы ненавидим
патетические и гиератические манеры, мы находим себе забаву в самых
запретных вещах, у нас едва ли был бы еще какой-либо интерес к
познанию, если бы по дороге к нему мы принуждены были скучать.
Естественнее стало наше отношение к морали. Принципы стали
смешными; никто более не решается без иронии говорить о своем долге.
Но ценится готовый на помощь, доброжелательный строй души (мораль
видят в инстинкте и пренебрегают остальным. Кроме разве нескольких
понятий по вопросам чести).
Но ценится готовый на помощь, доброжелательный строй души (мораль
видят в инстинкте и пренебрегают остальным. Кроме разве нескольких
понятий по вопросам чести).
Естественнее стало наше положение in politicis: мы усматриваем
проблемы мощи, некоторый quantum силы, относительно другого
quantum’a. Мы не верим в право, которое бы не покоилось на силе
отстоять себя, мы ощущаем все права как завоевания.
Естественнее стала наша оценка великих людей и вещей: мы считаем
страсть за преимущество, мы не признаем великим ничего, к чему бы не
примешивалось и великого преступления: мы воспринимаем всякое
величие как постановку себя вне круга морали.
Естественнее стало наше отношение к природе: мы уже не любим ее
за ее «невинность», «разумность», «красоту»; мы ее таким порядком
«одьяволили» и «оглупили». Но вместо того, чтобы ее презирать за это,
мы с тех самых пор стали чувствовать себя в ней больше «дома», она
стала нам как-то роднее. Она не претендует на добродетель: мы
уважаем ее за это.
Естественнее стало наше отношение к искусству: мы не требуем от
него прекрасных вымыслов и т.п.; царит грубый позитивизм, который
констатирует, сам не возбуждаясь.
In summa: Стали заметны признаки того, что европеец XIX столетия
менее стыдится своих инстинктов; он сделал добрый шаг к тому, чтобы
когда-нибудь признаться самому себе в своей безусловной
естественности, т.е. своей неморальности, без всякой горечи: напротив
того, с сознанием своей силы вынести лицезрение этой истины.
Для некоторых сказанное будет звучать как утверждение, что
испорченность шагнула вперед, и действительно человек приблизился
не к природе, о которой говорит Руссо, но сделал лишний шаг вперед к
той цивилизации, которую он отвергал. Мы возросли в силе, мы опять
ближе подошли к XVII веку, а именно ко вкусам, установившимся в
конце его (Данкур, Лесаж, Реньяр).
{46}
121
Культура contra цивилизация. — Высшие точки подъема культуры
и цивилизации не совпадают: не следует обманываться в вопросе о
глубочайшем антагонизме между культурой и цивилизацией. Великие
моменты культуры всегда были, морально говоря, эпохами
испорченности; и с другой стороны, эпохи преднамеренного и
насильственного укрощения зверя-человека (цивилизации) были
временами нетерпимости по отношению к наиболее духовным и
наиболее смелым натурам. Цивилизация желает чего-то другого, чем
культура: быть может, даже чего-то прямо противоположного.
122
От чего я предостерегаю? От смешения инстинктов декаданса с
гуманностью;
от смешения разлагающих и необходимо влекущих к декадансу
средств цивилизации с культурой;
от смешения распущенности и принципа «laisser aller» с волей к
власти (она представляет из себя прямо противоположный принцип).
123
Нерешенные проблемы, вновь поставленные мной: проблема
цивилизации, борьба между Руссо и Вольтером около 1760. Человек
становится глубже, недоверчивее, «аморальнее», сильнее,
самоувереннее, и постольку «естественнее». Это прогресс. — При
этом, путем известного разделения труда, отделяются озлобленные слои
от смягченных, обузданных, так что общий факт не так то легко
бросается в глаза… Из самой природы силы, власти над собою и
обаяния силы вытекает то, что эти более сильные слои овладевают
искусством принудить всех видеть в их озлоблении нечто высшее.
Всякий «прогресс» сопровождается истолкованием возросших в силе
элементов в смысле «добра».
124
Возвратить людям мужество их естественных инстинктов.
Препятствовать их низкой самооценке (не обесценение в себе
человека как индивида, а человека как природы)…
Устранить из вещей противоположности, постигнув, что мы их сами
вложили в них.
Устранить вообще из жизни идиосинкразию общественности (вина,
наказание, справедливость, честность, свобода, любовь и т.д.)
Движение вперед к «естественности»: во всех политических
вопросах, также и во взаимоотношении партий, — даже меркантильных,
рабочих или работодательских партий — дело идет о вопросах мощи:
«что я могу» — и лишь затем как вторичное: «что я должен».