..
— Что же в сущности произошло? Сознание отсутствия всякой
ценности было достигнуто, когда стало ясным, что ни понятием «цели»,
ни понятием «единства», ни понятием «истины» не может быть
истолкован общий характер бытия. Ничего этим не достигается и
не приобретается; недостает всеобъемлющего единства во
множестве совершающегося: характер бытия не «истинен», — а
ложен… в конце концов нет более основания убеждать себя в бытии
истинного мира… Коротко говоря: категории «цели», «единства»,
«бытия», посредством которых мы сообщили миру ценность, снова
изъемлются нами — и мир кажется обесцененным…
В
Положим, мы осознали, в какой мере нельзя более истолковывать
мир посредством этих трех категорий и что вслед за этим признанием
мир начинает утрачивать для нас свою ценность, — в таком случае мы
должны спросить себя, откуда берет начало наша вера в эти три
категории: — попытаемся, нельзя ли отказать и им в нашем доверии.
Если нам удастся обесценить эти три категории, то доказанная
неприложимость их к целому перестанет быть основанием к тому, чтобы
обесценивать это целое.
— Результат: вера в категории разума есть причина нигилизма, —
мы измеряли ценность мира категориями, которые относятся к чисто
вымышленному миру.
— Конечный результат: все ценности, посредством которых мы
доныне сначала пытались сообщить миру ценность, а затем в виду их
неприменимости к нему обесценивали его — все эти ценности,
рассматриваемые психологически, суть результаты определенных
утилитарных перспектив, имеющих в виду поддержание и усиление идеи
человеческой власти, и только ложно проецированы нами в существо
вещей. Это все та же гиперболическая наивность человека: полагать
себя смыслом и мерой ценности вещей…
13
Нигилизм представляет собой патологическое промежуточное
состояние ( — патологична огромность обобщения к полному
отсутствию смысла — ): в данном случае либо продуктивные силы не
имеют еще надлежащей мощи, либо декаданс еще медлит и его
вспомогательные средства еще не изобретены им.
Предпосылка этой гипотезы: нет никакой истины; нет абсолютных
свойств вещей, нет «вещи в себе». — Это само по себе только
{9}
нигилизм и притом крайний. Он видит ценность вещей именно в том,
что этим ценностям не соответствует и не соответствовало никакой
реальности, но что они представляют лишь симптом силы на стороне
устанавливающих ценности, упрощения в целях жизни.
14
Ценности и их изменения стоят в связи с возрастанием силы лица,
устанавливающего ценности.
Степень неверия допускаемой «свободы духа» как мерило
возрастания силы.
«Нигилизм» как идеал «высшего могущества» ума, избытка жизни,
частью — разрушительный, частью — иронический.
15
Что есть верование? Как возникает оно? Всякое верование есть
признание чего-либо за истинное.
Крайней формой нигилизма был бы тот взгляд, что всякое верование,
всякое признание чего-либо за истинное неизбежно ложно, ибо вовсе не
существует истинного мира. Следовательно — это иллюзия
перспективы, источник которой заключен в нас самих (поскольку мы
постоянно нуждаемся в более узком, сокращенном, упрощенном мире).
А затем мерилом наших сил служит то, в какой мере можем мы, не
погибая от этого, признать эту иллюзорность и эту необходимость лжи.
Такой нигилизм как отрицание истинного мира, бытия, мог бы быть
божественным образом мысли.
16
Если мы и «разочарованные», то не по отношению к жизни, — у нас
лишь открылись глаза на «желательности» всех видов. С насмешливой
злобой смотрим на то, что называется «идеалами»; мы презираем себя
лишь за то, что не всегда можем подавить в себе то нелегкое движение
чувств, которое называется идеализмом. Дурная привычка сильнее,
нежели гнев разочаровавшегося.
17
В какой мера нигилизм Шопенгауэра все еще является следствием
того же идеала, который создал христианский теизм. — Степень
уверенности по отношению к высшим объектам желаний, высшим
ценностям, высшему совершенству была так велика, что философы
исходили из не a priori, как из абсолютной уверенности: «Бог» — на
вершине как данная истина. «Уподобиться Богу», «слиться с Богом» — в
продолжении тысячелетий это были самые наивные и убедительнейшие
объекты желаний ( — но то, что убеждает, тем самым еще не становится
истинным: оно только убедительно. Примечание для ослов).
Мы разучились признавать за этим строем идеалов также и
реальность лица: мы стали атеистами. Но разве мы отреклись от самого
идеала? — Последние метафизики, по существу дела, все еще именно
в нем ищут истинную «реальность», «вещь в себе», по отношению к
которой все остальное имеет лишь кажущееся существование. Но
догматом их осталось то положение, что в виду явного
несоответствия нашего мира явлений сказанному идеалу, мир этот не
есть «истинный» — и даже в основе своей не восходит к тому
метафизическому миру, как к своей причине. Безусловно, поскольку оно
{10}
есть высшее совершенство, не может служить основой всего условного.
Шопенгауэру, который стремился доказать обратное, нужно было
мыслить эту метафизическую основу как нечто противоположное идеалу,
как «злую, слепую волю»; как таковая она могла затем стать тем
«являющимся», которое открывается в мире явлений. Но и этим путем
он еще не отрекался от абсолютности идеала, он только нашел
лазейку…
(Канту казалась необходимой гипотеза «умопостигаемой свободы»,
чтобы снять с ens perfectum ответственность за данный характер этого
мира, одним словом, чтобы объяснить зло и грех: логика скандальная —
для философа…)