То, что на земле во все времена рождались и жили на горе окружающим маньяки, сомневаться не приходилось.
Вначале, пытаясь понять, что от меня может быть нужно странной компании, я не очень представлял, какой у них ко мне может быть интерес. Тем более что все трое были уже людьми не первой молодости и, как мне казалось, вряд ли могли быть обуреваемы стремлением самоутвердиться, издеваясь над беспомощным человеком. Такое больше подошло бы инфантильным подросткам.
Однако «психоанализ» их поведения навел на мысль, что эти господа явно нуждаются в психиатрической помощи.
На такую мысль навели слова тюремщика о порке плетьми. На первый взгляд, все это было слишком дико, но чем дольше я думал на эту тему, тем больше приходил к выводу, что ничего невозможного в жизни не бывает. Если у какого-то идиота без всякого повода хватило ума засадить жену в одиночную камеру, почему бы ему с товарищами не могло прийти в голову получить удовольствие от истязания скромного приезжего провинциала?! То, что я со своим узелком выглядел человеком именно такого сорта, сомневаться не приходилось: дешевая гостиница, поношенная одежда, неухоженная борода, чем не житель глухого угла, явившийся во вторую столицу.
— Вам нравится такая жизнь? — спросил я соседку,
— Чему же тут нравиться! — воскликнула она. — Чем так жить, лучше в монастырь.
— А бежать не пробовали?
— Куда бежать-то? К тетке в Саратов? Так с полицией вернут. Да и ничего у меня нет, все мое приданое у супруга.
Действительно, закон о возвращении беглых жен существовал, правда, я не знал, как строго он исполнялся.
— Но ведь здесь вы погибнете!
— А там, — она указала куда-то в сторону, — неужто не погибну? Одна, без знакомых, без денег…
— Можно нанять адвоката, есть же в нашей стране хоть какие-то законы! — не очень уверено сказал я.
— Эх, сударь, какие у нас законы. Закон что дышло, куда поворотил, туда и вышло.
— Я постараюсь вам помочь, только не знаю, что из этого выйдет.
— Вы себе лучше помогите, а моя жизнь все одно погубленная. Только, боюсь, и вам отсюда не выйти.
В её словах был резон. Действительно, если меня сюда доставили таким способом, то не для того, чтобы потом просто так отпустить.
— Ладно, еще не вечер, — пообещал я.
Пока за мной не пришли, я обследовал камеру. Нужно было найти хоть какое-нибудь оружие. На первый взгляд ничего подходящего для самозащиты здесь не оказалось. И вообще помещение было маленькое, личных вещей у Марфы Никитичны практически не было, только деревянный гребень и посуда: жестяные чашка, кружка и оловянная ложка. Вот она-то меня и заинтересовала.
— Можно, я возьму вашу ложку? — спросил я.
— Зачем она вам?
— Нож из нее сделаю.
— А как? — заинтересовалась она.
— Вот так, — ответил я, отломал черпак и начал затачивать мягкий металл о каменную стену.
— Надо же! — удивилась она, разглядывая примитивную заточку. — Ей, что, можно человека поранить?
— Можно не только ранить, но и убить.
Я засунул заточку в рукав. Даже такое оружие придало мне уверенности в себе.
— Ох, как бы чего не вышло, — покачала головой Марфа Никитична. — Вы, сударь, лучше миром, поговорите, покайтесь, в ноги падите, может Трофим Кузьмич и простит.
— За что каяться и прощение просить? — не понял я. — Я никого не оскорблял.
— Все одно, покайтесь. Зачем я вам только ложку свою дала! Вам же хуже будет.
— Хорошо, может быть вы и правы, попрошу у вашего Маралова прощения, ручку поцелую, может быть и вправду простит, — вполне серьезно сказал я опасаясь, чтобы из благих побуждений она меня не сдала.
— Вот и хорошо, Трофим Кузьмич, он хоть и горячий, но отходчивый. Если поплакать, да покаяться, непременно простит. Вы, сударь, главное, не гордитесь, они этого очень не любят. Мой Василий Иванович так и говорит: «Не гордись и место свое знай, тебе и воздастся».
Я хотел спросить, чем ей воздалось от такой униженной позиции, но промолчал. Да и разговаривать было уже некогда, опять послышались шаги, лязгнул засов, и заскрипели дверные петли. Я бросился на свою подстилку и принял прежнюю позу. Вошел прежний тюремщик, я его узнал по голосу, и с ним еще какой-то мужчина лакейского типа.
— Ну, как он, очухался? — спросил тюремщик соседку.
— Да, уже даже разговаривал, — ответила она дрожащим голосом.
— Это хорошо, — похвалил он. — Эй, ты, как там тебя, вставай!
Я с трудом открыл глаза и спросил:
— Где я? Вы кто?
— Кто нужно, — ответил тюремщик и ударил меня сапогом по ребрам.
Я от неожиданности вскрикнул и скорчился от боли. Удар оказался очень болезненный. Однако я никак на него не ответил, только испуганно спросил:
— Вы чего деретесь, что я вам плохого сделал?
— Вставай, скотина, — приказал тюремщик и опять собрался меня ударить ногой.
Я сделал вид, что испугался, и начал медленно подниматься, но меня ударил с другой стороны второй «гость», и я опять свалился на пол. Они дружно захохотали, видимо, радуясь хорошей шутке. Я мог бы вполне справится с этими двумя уродами, но, не зная, кто и, главное, сколько противников за ними стоит, погодил демонстрировать свои возможности. И, кажется, поступил правильно — больше меня не били.