— Как он? — спросил мужской голос.
— Не знаю, он в обмороке, — ответила соседка.
— В себя не приходил?
— Нет, сударь, оставьте свет, а то мне в темноте страшно.
— Ладно. Когда очнется, постучите в дверь.
— Хорошо.
Опять заскрипели петли, и снаружи лязгнул засов.
Я осторожно открыл глаза.
Лежал я на полу на каком-то тряпье. Помещение напоминало тюремную камеру. Женщина находилась от меня на расстоянии вытянутой руки. Она, как и я, лежала на полу, на голом тюфяке, повернув ко мне лицо. Рассмотреть ее в подробностях не получалось, у меня так болела голова, что расплывалось в глазах.
— Это кто был? — спросил я.
— Наш тюремщик, — не меняя позы, ответила она, — очень плохой человек.
Все это было весьма странно: камера, на двоих с женщиной, выкрашенная масляной краской бетонная или оштукатуренная стена, да еще и тюремщик! Впечатление было такое, что мне все это снится.
— А за что вас сюда посадили? — спросил я.
— Муж, — коротко ответила она.
Коли дело касалось семейных отношений, дальше расспрашивать я не решился, начал заниматься собой. Пощупал затылок, там оказалась здоровенная шишка, и волосы запеклись от крови. Двинули мне от души.
— Больно? — спросила сокамерница.
— Есть немного, — сознался я. — Интересно, чем это меня огрели?
— Свинцовой тростью, — ответила она. — Господин Маралов всегда ходит с такой тростью, в ней налит для тяжести свинец.
— Он какой из себя? — спросил я, пытаясь вспомнить, кто из двоих мужчин, остававшихся за моей спиной, был с тростью.
— Высокий, с бритым лицом, такой, — она попыталась подобрать подходящий эпитет, — такой…
— Шикарный? — подсказал я.
— Можно сказать и так, господин Маралов очень богатый и влиятельный человек.
— Однако не брезгует публичными скандалами, — добавил я. — Там их было трое, еще один, невысокий коренастый с простым лицом, и последний, полный с нечистой кожей.
— Это мой муж, Василий Иванович, — прокомментировала соседка.
— И еще с ними были две женщины, — добавил я.
— Женщины? — живо спросила она.
— Да, из таких, знаете ли, — теперь я не смог подобрать эпитета.
— Шалав, — подсказала соседка.
— Скорее всего, да. Они все были сильно пьяны, так что, возможно, ваш муж и не имел к ним отношения.
Опять послышались шаги, и лязгнул засов. Я снова закрыл глаза. Вошел тот же человек, что и в прошлый раз, спросил:
— Так и не очнулся?
— Нет.
Опять послышались шаги, и лязгнул засов. Я снова закрыл глаза. Вошел тот же человек, что и в прошлый раз, спросил:
— Так и не очнулся?
— Нет.
— Может быть, помер?
— Живой, недавно стонал. Кто его так избил?
— Не ваше дело. За себя не беспокойтесь, он вам ничего не сделает, когда очнется, его отсюда заберут.
— Он кто, разбойник? — опять спросила она.
— Нет, просто какой-то мещанин, оскорбил его превосходительство. Получит свою сотню плетей, и выпустим, если, конечно, останется в живых. Так что вам его нечего бояться. Свет потушить?
— Нет, пожалуйста, не нужно. Мне в темноте будет страшно, вдруг он очнется и набросится!
— Это вряд ли, но как вам будет угодно.
Заскрипели двери — лязгнул замок.
— Господи, они же вас запорют до смерти! — горестно прошептала соседка. — Ну что за изверги!
— Послушайте, неужели такое возможно в наше время? Почему муж держит вас в заточении?
Вопросов было слишком много, и она начала отвечать с последнего:
— По ревности. Он очень ревнивый, вот и заточил.
— Вы ему что, дали повод?
— Как это повод? — не поняла она.
— Ну, изменяли ему, мало ли, кокетничали с мужчинами…
— Упаси боже, как же я могла изменять, когда он сразу после свадьбы увез меня в деревню, а потом, как вернулись, посадил сюда!
— И долго вы здесь находитесь?
— Долго, а вот сколько не скажу, здесь же нет окон, и не поймешь, когда день проходит.
— Но вас хоть выводят отсюда, на прогулку, помыться, в церковь?
— Нет, не выводят.
— А ваши родные не заинтересовались, куда вы исчезли?
— Не знаю. Да и родни у меня почитай и нет, одна старушка тетка в Саратове
С одним вопросом мы немного разобрались, и я перешел к другому:
— А что за превосходительство, которого я оскорбил?
— Так Маралов же Трофим Кузьмич.
— А кто он такой?
— Как кто, генерал.
— Какой генерал, военный, статский?
— Этого я не понимаю, слышала, его зовут «ваше превосходительство». Подумала, что он, значит, генерал
— А в форме вы его видели?
— Нет, он всегда ходит в партикулярном платье.
На этом мы и застряли. Больше ничего бедная Марфа Никитична с символическим прозвищем «Посадница» не знала. Да и особой нужды расспрашивать ее пока не было, мне сначала нужно было привести себя в нормальное состояние, чтобы можно было хоть как-то противостоять неведомому мне генералу Маралову.
* * *
За мной пришли через пять часов. До этого несколько раз в камеру заглядывал тюремщик, справлялся, не пришел ли я в себя, и каждый раз Марфа Никитична говорила, что я все еще без памяти. За это время я окончательно пришел в себя и сумел заживить рану Голова еще немного болела, но чувствовал я себя достаточно здоровым.
Соседка, когда я все-таки сумел ее рассмотреть, оказалась совсем молодой женщиной. Говорить о ее внешней привлекательности было невозможно по понятным причинам — как может выглядеть человек в таких условиях содержания: без воздуха, солнечного света и нормального питания! Она вызывала у меня чувство жалости и только.
Говорить о ее внешней привлекательности было невозможно по понятным причинам — как может выглядеть человек в таких условиях содержания: без воздуха, солнечного света и нормального питания! Она вызывала у меня чувство жалости и только.
Для меня же ситуация складывалась не самая хорошая. Во время разговоров с затворницей выяснилось, что я не первый человек, который оказался в ее камере. За то время, что Марфа сидела в подвале, сюда уже приносили каких-то людей в беспамятстве, потом, когда они приходил в себя, их уводили. Об их дальнейшей судьбе она, конечно, ничего не знала.