— Аврелиус! Как же вы изменились! — сказала я.
— Меня доконала эта погоня за призраками.
Он осунулся и как-то весь поблек. Глаза его выцвели и своей бледной голубизной были под стать январскому небу. Заглянув в такие прозрачные глаза, вы сможете легко читать в сердце их обладателя.
— Всю свою жизнь я мечтал обрести семью. Я хотел узнать, кто я такой. Еще совсем недавно я надеялся, я думал, что у меня есть шанс. Но, похоже, я снова ошибся.
Мы прошли немного по тропинке и сели на скамью, смахнув с нее снег. Аврелиус пошарил в своем объемистом кармане и достал два завернутых в салфетку куска кекса. Рассеянным жестом он протянул один кусок мне, а во второй впился зубами сам.
— Это и есть то, что ты приготовила для меня? — спросил он, взглянув на урну. — Это конец моей истории?
Я вручила ему урну.
— Такая легкая, правда? Легкая, как воздух. И все же… — Его рука направилась в область сердца; он явно искал жест, способный изобразить всю лежавшую на этом сердце тяжесть, но, не найдя его, снова занялся кексом.
Съев свою долю всю до последней крошки, он продолжил разговор:
— Если это была моя мать, то почему я оказался не рядом с ней? Почему меня не было с ней там, в этих руинах? Почему она отнесла меня к миссис Лав, а потом вернулась сюда, к горящему дому? Я не могу этого понять.
Следом за ним я прошла дальше по центральной тропе и свернула в лабиринт узких дорожек между могилами. Он остановился перед плитой, которую я уже видела во время прошлого посещения кладбища, и возложил цветы. Это было простое и скромное надгробие.
НЕЗАБВЕННОЙ ДЖОАН МЭРИ ЛАВ
Бедный Аврелиус. Он выглядел опустошенным. Я взяла его под руку, но он едва ли это заметил. Постояв так еще немного, он повернулся ко мне.
— Может, лучше вообще не иметь истории, чем иметь такую, которая меняется у тебя на глазах. Я всю жизнь гонялся за своей историей, а она от меня ускользала. Теперь я думаю: стоило ли так стараться, когда у меня была миссис Лав? Уж она-то меня любила, поверь.
— В этом я не сомневаюсь.
Я подумала, что она наверняка была ему лучшей матерью, чем мог бы стать кто-либо из близняшек.
— Возможно, иногда лучше не знать всю правду, — предположила я.
Он взглянул на могильную плиту.
— Ты и сама так считаешь?
— Нет.
— Тогда зачем ты это сказала?
Я отпустила его локоть и сунула замерзшие руки себе под мышки.
— Так сказала бы моя мама. Она предпочитает пустые невесомые истории чересчур тяжелой правде.
— Да, моя уж точно не из легких.
На это я ничего не сказала, а когда молчание слишком затянулось, решилась поведать ему историю, но не его, а свою.
— У меня была сестра, — начала я. — Сестра-близнец.
Он нависал надо мной, закрывая плечами изрядную часть небосвода, и слушал с угрюмым вниманием.
— Мы были соединены при рождении. Вот здесь… — Я прикоснулась рукой к своему боку. — Она не смогла жить без меня. Мое сердце билось для нас двоих. Но я бы не выжила вместе с ней. Она забирала из меня всю силу. Нас разделили, и она умерла.
Я надавила левой рукой на правую, прижатую к месту шрама.
Я надавила левой рукой на правую, прижатую к месту шрама.
— Моя мама никогда мне об этом не рассказывала. Она считала, что мне лучше этого не знать.
— Невесомая история.
— Да.
— Однако ты узнала.
Я надавила себе на бок еще сильнее.
— Я узнала это случайно.
— Мне жаль, — сказал он.
Я почувствовала, как он берет обе мои руки, которые утонули в его огромной ладони. Другой рукой он притянул меня к себе. Через несколько слоев одежды я ощутила тепло его тела и услышала ритмичный глухой шум. Удары его сердца, догадалась я. Другого человеческого сердца у самого моего бока. Так вот как оно могло бы быть. Я вслушивалась и представляла.
Затем мы разъединились.
— Значит, лучше все-таки знать всю правду? — спросил он.
— Я в этом не уверена. Но, узнав ее однажды, ты уже не сможешь вернуться назад, к незнанию.
— И ты знаешь мою историю.
— Да.
— Всю правду.
— Да.
Он недолго колебался. Только сделал глубокий вдох и как будто стал еще выше.
— Тогда давай выкладывай, — сказал он.
И я выложила ему всю правду. Пока я рассказывала, мы медленно шли, не разбирая дороги, а когда я закончила, мы стояли перед белой пустотой, в которую, кружась, улетали снежинки.
Неся урну с прахом, Аврелиус приблизился к могиле.
— Мне кажется, это не совсем по правилам, — сказал он. Мне тоже так казалось.
— А как еще мы можем поступить?
— На такой случай правила не предусмотрены, верно?
— Любой другой вариант будет только хуже.
— Тогда начнем.
Его складным ножом мы выкопали ямку над гробом женщины, которую я знала под именем Эммелина. Аврелиус высыпал в ямку пепел из урны, и мы прикрыли его комьями мерзлой земли, которую Аврелиус утрамбовал, налегая всем своим весом. Сверху мы положили венок.
— Когда сойдет снег, никаких следов не останется, — сказал он, отряхивая брюки.
— Аврелиус, это еще не вся ваша история.
И я повела его в другую часть кладбища.
— Теперь вы знаете вашу мать. Но известен и ваш отец. — Я указала на могильную плиту с надписью. — Помните клочок бумаги, который вы мне показывали? Вы смогли разглядеть на нем буквы «А» и «С». Это его имя. И сумка принадлежала ему. В ней обычно носили дичь — отсюда и завалявшееся перо.