Она хотела набрать номер Глеба, но обнаружила, что трубка не включается.
— Что же делать? Он там неизвестно что подумает. Можно, я по вашему позвоню?
Старый телефонный аппарат висел в коридоре поблизости от кухни-прихожей.
— Что случилось? Ты где? — прокричал Глеб в трубку, едва прозвучал первый гудок.
— Глебушка, все в порядке, это я только — чтобы хулиганье испугать.
— Разве так можно?! Я туг весь в ужасе, главное, если бы знать, где ты! Что с тобой было!
— Да ничего со мной не было!
— А почему не отвечала больше? Я же, не переставая, звоню!
— Трубка отключилась, наверно, потому что об пол стукнулась.
— Но у тебя все в порядке? Ты свободно говоришь?
— Да свободно, свободно! — И Агния рассмеялась.
— Смотри, а то я быстро приеду. Поймаю кого-нибудь… Ты где? Скажи адрес!
— Глеб, у меня все в порядке, — строго сказала Агния. — Никуда тебе подъезжать не надо. Я даже сегодня рано приду. Статью сдам и буду дома часов в семь.
— А-а-а, ну хорошо, я тогда тоже в библиотеку не пойду, а сразу домой.
— Переживал? — поинтересовалась старушка, когда Агния повесила трубку. Весь разговор с мужем она выслушала, стоя рядом.
— Успокоился. А могу я еще раз взглянуть на комнату, где жил Антон? — попросила она.
— Конечно, смотрите. Я за просмотр денег не беру. Комната как комната — с этой стороны у нас все на стену выходят. Федора Достоевского читали, про Родиона Раскольникова? — проявила образованность старушка. — Здесь дворы такие. Петербург — это ведь город фасадов. А может, и вся страна у нас такая — не знаю. Снаружи — витрина, а внутрь заглянешь — сплошная темень. Тут он и рос, в этой комнатке. А по этому коридору отец в кальсонах за его матерью с офицерским ремнем гонялся. Мать Антошу схватит и бежать, а отец крутит ремень над головой, гонится за ними. Кричит: «В атаку! Рысью! Шашки наголо!» Как напьется, так и кричит. И прыгает по коридору, будто скачет верхом. Он же был героем.
— Каким героем? — удивилась Агния.
— Настоящим. Героем Советского Союза.
Старушка выглянула в коридор.
— Тогда в каждой комнате было по целой семье. Семьдесят жильцов в одной квартире — вы представляете! Гвалт стоял целые сутки. Разве что к пяти утра затихали, а в шесть уже поднимались те, кому на работу в утро. Мужчины все с войны — кто раненый, кто контуженый, у каждого нервы. Хорошо, когда просто бродили по коридору пьяные, а то драться затеют! Милиция к нам ехать боялась. Ну если убийство случалось, конечно, приезжали.
— А отец?
— Отец сам служил в милиции. Они с Верочкой, Антошкиной матерью, въехали в сорок четвертом вместо Печатниковой, которая в блокаду умерла.
— И вы все так хорошо помните?
— Каждого жильца, даже их детей. Тут и рос ваш гениальный художник, — повторила старушка, прикрывая дверь комнаты. — Это для вас он гениальный, а для меня как был Антошкой, так Антошкой и остался.
— Подождите! — переспросила Агния. — Отец — герой войны, а вы говорите, они сюда в сорок четвертом въехали.
— В сорок четвертом, — подтвердила старушка. — После ранения — у него легкое было пробито. И его взяли служить в милицию. И сразу командировали, знаете куда? — Агния молча развела руками. — В Чечню! — старушка проговорила это почти шепотом. — Чеченцев переселять. После этого он и запил. Напьется и плачет. Все вспоминал, как детей и старух забрасывал в вагоны. А мы не понимали, о чем он. Так они и жили, пока Антошка не родился. А как родился, стало совсем плохо: Антошка родился черненьким, а отец — блондин.
А как родился, стало совсем плохо: Антошка родился черненьким, а отец — блондин. И ему взбрело в голову, что это Верочка нагуляла — так сказать, горская месть.
— Что за ерунда, ничего не понимаю! Какая месть?
— Трезвому человеку это и не понять. А пьяному что угодно взбредет в голову. Я американцам, которые приезжали, час не могла объяснить. — И старушка заговорила так, словно терпеливо рассказывала урок нерадивому ученику: — И мать, и отец у Антошки — светлые. А сам он родился с черными волосами. Жесткие были, как сапожная щетка! Скоро выпали, потом другие выросли, тонкие и светленькие, но отец запомнил. И решил, что горские народы ему в отместку выделили своего, чтобы соблазнил Верочку, ну и… сами, в общем, понимаете. Я не могу говорить так свободно, как современная молодежь. В общем, чтоб она родила не от мужа, а от горского человека…
— Чушь какая!
— Конечно, чушь! И пока он ходил трезвый, то сам над этим смеялся, а как напьется — так словно безумный делается. В конце концов его из милиции выгнали.
— А потом?
— Что — потом? Политуру какую-то выпил и прямо в нашем парадном умер… Такой вот конец.
— Да уж… — проговорила Агния, чтобы сказать хоть что-нибудь. — А мать, другие родственники?
— Мать лет десять назад умерла, уже в своей квартире. Это Антошка ей купил, когда в Париж переехал. А про других я не знаю, может, и были…
— Но как-нибудь ведь он проявлял свой талант, вы не помните? Так же не бывает, чтобы человек жил и жил, а потом вдруг раз — и гений!
— Правильно, — согласилась старушка. — Сейчас я вам покажу… — Она прошла мимо нескольких дверей в сторону кухни-прихожей и толкнула крайнюю, видимо, свою. — К себе, извините, я вас не приглашаю, у меня беспорядок — как раз затеяла уборку.