— Ну вот и вернулась! — встретил ее Аркадий, когда Ника, открыв дверь своим ключом, вошла в прихожую.
Он сказал это так, будто ждал весь вечер, точно зная, что она обязательно придет. А может быть, так и было. Но Ника была готова ко всему и поэтому осторожно спросила:
— Ты один дома?
— С кем же мне еще быть, если тебя нет, — ответил он. И тогда она сбросила с ног туфли.
— Я ставлю чай! — объявил Аркадий и пошел на кухню.
— Я ставлю чай! — объявил Аркадий и пошел на кухню. К ней он не прикоснулся. И уже оттуда спросил:
— Не знаешь, кто это сегодня так прикололся?
— Как? — переспросила она, включаясь в игру: Если Аркадий хочет делать вид, что между ними ничего не случилось, пусть будет так.
— Кто-то послал от твоего имени телеграмму. А я всем сказал: без заверенной подписи телеграммы действительными не считаются.
— Телеграмму? — спросила она.
— Короче, заявление об уходе.
— Об уходе куда?
— Я так и сказал, что это чей-то прикол. Кто же станет номер ломать накануне гастролей. И еще нас посылают на фестиваль в Монте-Карло. Вот так! — добавил он хвастливо.
О Монте-Карло они мечтали несколько лет. И вот — сбывалось. Но сейчас ее не радовали никакие новости.
— Ты извини, я устала, и голова болит. Пойду прилягу, — сказала она и подумала: «Только бы он сейчас меня не трогал!»
— Ну ты даешь! — удивился он. — Мужик столько дней без бабы, а ты — голова болит!
Что-то он еще попытался выспросить — типа того, где Ника жила, пытался ее развеселить, но она лежала словно в забытьи. Наконец он почувствовал ее состояние, перестал приставать и просто лег рядом. Так они и лежали молча, почти не касаясь друг друга. И лишь часа через три, подчиняясь привычке, она равнодушно приняла позу «лежа на спине, ноги врозь».
В Париже их цирковая группа оказалась не через месяц, как сначала планировалось, а через три, уже после фестиваля в Ницце, где они стали лауреатами. Было еще тепло, по бульварам ветер гонял опадающие с каштанов листья.
— Мадам, вас дожидаются, — сказал ей портье, когда она вернулась с репетиции, и указал на солидного, очень представительного мужчину, сидевшего в угловом кресле.
Тот мгновенно поднялся, подошел и заговорил по-русски. Эмигрант, подумала она и ошиблась.
— Не пугайтесь, Ника, мы вас в обиду не дадим, — сказал незнакомец, едва они сели в том же углу, где он ее поджидал.
— Я как-то и не боюсь…
— Это хорошо, — похвалил собеседник, — хотя опасаться вам есть чего…
— Извините, вы не представились, — вспомнила многочисленные инструктажи Ника.
— Я ваш соотечественник, Ника. Зовите меня Иваном Ивановичем.
Он расспросил ее о том, как они устроились, как пройдут гастроли. Слушал внимательно. А потом поинтересовался сочувственно:
— С вашим другом, с художником Шолоховым, выйти на связь так и не удалось?
Ника не стала рассказывать о бессмысленных беседах с автоответчиком, с бестолковым арабом-домоправителем и англоязычной секретаршей, которые, осведомившись о ее имени, отвечали на любой вопрос одинаково: «Не могу вам сказать, мадам». Она только грустно покачала головой.
— Да-а-а, — посочувствовал Иван Иванович, — теперь Шолохов — другой человек. То у него встреча с президентом США, то прием английской королевой… Каждая минута расписана, сам себе не хозяин. А музеи-то, коллекционеры как с цепи сорвались — каждая его почеркушка по цене Рембрандта.
А потом Иван Иванович рассказал ей ужасную историю. Но сначала он спросил:
— Скажите мне, Ника, сколько Шолохов сделал в России татуировок?
— Тринадцать.
Она, дурочка, тогда поверила ему и до какого-то мгновения говорила правду.
— Молодец! — похвалил Иван Иванович и уточнил: — Двенадцать — на парнях и одну на себе. Так?
— Так, — подтвердила Ника.
— Теперь слушайте. Очень нехорошие люди… Я не могу вам назвать их, но, поверьте мне, старому сотруднику органов, иметь с ними дело опасно. Так вот эти люди объявили на тех парней охоту. Зачем парни им понадобились — ума не приложу. Но дело серьезное. Вы сами что-то об этом знаете?
— Первый раз слышу. Может, ансамбль из них хотят сделать, — предположила Ника.
— Ансамбль — это вы хорошо пошутили! — солидно улыбнулся Иван Иванович. — Такое может прийти в голову только артисту.
— Ну тогда я не знаю.
— Нет, Ника, парням грозит настоящая опасность. Мы, сами понимаете, люди серьезные и впустую время не тратим. А я вон сколько с вами уже беседую, и все для того, чтобы парней оградить. Мне, Ника, нужны их адреса. И та групповая фотография, которую вы сделали.
Вот тут впервые что-то ее укололо.
— Откуда мне знать, эти ребята приходили и уходили. Я даже имен их не помню. Одного вроде бы звали Василием.
— Василий — это уже интересно, — сказал Иван Иванович. — А фамилия? Дайте хоть какую-нибудь зацепку.
— Не помню. — Ника и в самом деле забыла фамилию, которая значилась на визитной карточке этого подонка. — А фотографии я действительно делала, но их же все взял Шолохов. Мне-то они зачем?
— Я забыл вам сказать, Ника. Эта встреча у нас не последняя. И наша контора… Вы, конечно, понимаете какая? — спросил он многозначительно.
— Понимаю, — уныло ответила Ника.
— Короче, мы в последние годы стали хорошо оплачивать работу информаторов. За одну фамилию и адрес заплатим тысячу долларов. А за двенадцать адресов — двадцать тысяч долларов, аккордно. Групповая фотография — еще десять тысяч. Повспоминайте, может у вас одна фотка все же завалялась — все-таки живые деньги. И ребятам поможем. — Он поднялся. — Ну, о нашей беседе нигде и никому — жизнь парней под угрозой. Хотя для меня главная задача — спасти от опасности вас.