— Я Алексея Пахомовича помню молодым, когда сам был вообще как сверчок. Сколько раз он меня рисовал для своих плакатов! И конечно, художник он знаменитый, разными премиями его награждали, но каким он хорошим человеком был — это я знаю лучше многих! А теперь вот, Алексей Пахомович, ты тут лежишь в гробу и не знаешь что у меня и квартиру жулики отняли, которую ты помог получить, и почетные мои грамоты. Спасибо милиции, может назад отсудят.
Пожилой, небольшого роста человек, на котором нелепо висела разношерстная одежда, произносил речь с небольшого холмика свежевырытой земли. Гроб стоял рядом с неглубокой могильной ямой. Вокруг толпилось человек тридцать, в основном пожилые мужчины, многие в беретах, бородатые. Несколько корреспондентов суетливо снимали выступавшего телекамерами.
— Какой кадр! Какой кадр! — приговаривал молодой человек из российского телеканала, сладострастно потирая руки. — Попросите его еще раз повторить эту речь прямо в камеру! — сказал он вдове художника. — И пусть про губернатора скажет, о том, что это городская власть превратила героев блокады в бомжей!
Но вдова, одетая во все черное, сделала вид, что не слышит суетливого телевизионного человека.
Агния стояла немного в стороне, речей она произносить не собиралась, о каком-то специальном материале для своей газеты тоже не думала, да и на кладбище поехала почти нечаянно. Просто из автобуса, в который садилась публика после отпевания, ее окликнул художник Кирилл Агеев, в мастерской у которого она была совсем недавно, друг детства Антона Шолохова.
— Агния Евгеньевна, здесь есть место! Вы с нами едете?
«Ну конечно, Агеев тоже здесь — ведь он же ученик Федорова», — подумала она. Отказываться было неловко, и Агния пошла к автобусу.
— Мы тоже с вами поедем, это же близко, — обрадовался телевизионщик, с которым она в последний год часто виделась на разных культурных действах, но до сих пор не запомнила его имя.
— Это знаменитый блокадный мальчик, Николай Николаевич. Его на многих плакатах изображали в советское время. А сейчас он бомжует, представляете? — негромко объяснил Агнии Кирилл Агеев на кладбище.
Телевизионщики и газетчики, которые разочарованно кучковались поблизости и уже жалели, что потащились на погост — ничего особо примечательного здесь не происходило, — услышали слова Кирилла. А в результате на другой день газета «МК в Питере» выдала на первой странице громадный заголовок: «На похоронах знаменитого художника с надгробной речью выступил бомж». Под заголовком набрали только несколько строк, основной же текст, как обычно, скандальный, поместили на обороте. И рассказывала статья о том, что в доме, часть которого занимает прокуратура Петроградского района, у человека, который вписал свою жизнь в историю города, жулье отобрало квартиру. А прокуратура делает вид, что этого не знает. Пора бы выяснить: сколько стоит это хорошо проплаченное незнание?
Николай Николаевич Иванов снова сделался героем телеканалов. Операторы во всех подробностях показали его обход дворовых помоек, а потом те самые плакаты, с которых он смотрел ребенком на жителей страны. Но если бы они остановились только на этом! Они углядели дверь прокуратуры Петроградского района, подстерегли у нее Дмитрия и набросились на него как стая молодых волков.
— Почему вы бездействовали, когда на ваших глазах отнимали квартиру у героя блокады?! — с честным пристрастием допрашивал один.
— Не прячьте лицо от камеры! — требовал другой. — Пусть вас видят все россияне!
— Вы признайтесь, сколько вам дали за эту квартиру! — с циничной улыбкой всезнающего человека интересовался третий.
Дмитрий, с трудом удерживаясь, чтобы не врезать в эту циничную самодовольную рожу, демонстративно подчеркивал свою политкорректность. А сзади, оттесненный телевизионщиками, понуро стоял сам герой — Николай Николаевич Иванов.
— Да им-то как раз спасибо, — приговаривал он. — Они-то мне и помогли! — Но его никто не слышал и в этот момент не снимал.
Кадры, в которых Дмитрий выступал в роли главного злодея, показали не только по федеральному каналу, но и по Евровидению. Сам Самарин их не видел, но Агния, едва только он появился на экране, позвонила к нему домой и застала Штопку.
— Я много от них навидалась бесстыдства, — оправдывалась потом сестрица, — но чтоб такого! Димка же честнейший человек! — Ей было неловко — ведь это именно ее разговор с Агеевым подслушали телевизионщики. — Сегодня же напишу опровержение, — пообещала она Штопке.
У нее даже текст в голове сложился, этакий насмешливо-едкий. Но к вечеру она так устала, что решила перенести написание его на утро. А утром появились другие дела.
Дмитрий несколько дней чувствовал себя совершенно оплеванным. И от каждого телефонного звонка ждал гадости — был уверен, что теперь-то уж начальство без строгача его не оставит.
Когда-то после таких телекадров люди мгновеннно слетали с должностей. Вне зависимости от того, правду показали или халтурный вымысел. Но теперь на телевизионные страшилки начальство перестало обращать внимание. Уж слишком их стало много. Точнее, выводы делались, но только тогда, когда они были нужны начальству.