По словам классной руководительницы, она же преподаватель математики, Стасика с трудом дотянули до восьмого класса — не справлялся с математикой и физикой. Катя записала фразу учительницы: «По причине отсутствия абстрактного мышления».
Бывшие одноклассники вспоминали Королькова с трудом, хотя со школьных времен прошло всего несколько лет. Характеризуют одинаково: «Всегда сидел в заднем углу. Тихий, незаметный».
Мать благодарна бывшему соседу по лестничной площадке Марату Соломоновичу Зальцману, в настоящее время постоянно проживающему в Израиле. По ее словам, Зальцман относился к ее сыну лучше, чем отец родной. Кстати, на вопрос об имени настоящего отца она отмахнулась: «Да так, договорилась с одним хорошим человеком. У него своя семья, ну, я его попросила».
Марат Соломонович в прошлом заведовал мясным отделом в универсаме, потом создал свое дело — закупал на птицефабрике в Лаголово кур и развозил их по ларькам. Ему как раз потребовался честный помощник. Сначала Стасик был грузчиком — перетаскивал лотки с курами, потом получил водительские права, с помощью все того же Марата Соломоновича купил старую «двойку» и тоже стал заниматься развозом битой птицы. Чуть больше года назад старик-благодетель решил переехать на историческую родину и оставил фирму на Стасика. Какие-то у них там были свои расчеты, что-то Стасик должен был перечислять то ли в синагогу, то ли на кладбище, где похоронены родственники Зальцмана. Мать этого точно не знает.
По словам немногочисленных сотрудников Королькова, именно в последний год неожиданно расцвел его талант. Они и прежде любили его за вежливое обращение, а главное — за честность. Как ни странно, это помогало ему договариваться и с птицефабрикой и с «крышей». За год Станислав расширил дело, арендовал подвал, где поставил холодильные установки, и теперь его машины с курами и коробки с яйцами сновали по всему городу.
Исчез он неожиданно. Сотрудники в первый день удивились, когда не застали его в офисе, но не придали значения. Потом, когда позвонили домой и узнали, что дома он тоже не ночевал, даже порадовались: наконец, мол, и Стасик начал встречаться с девушкой, может женится… Никаких записок о том, что он собирается куда-то уехать, он не оставил.
Потом, когда позвонили домой и узнали, что дома он тоже не ночевал, даже порадовались: наконец, мол, и Стасик начал встречаться с девушкой, может женится… Никаких записок о том, что он собирается куда-то уехать, он не оставил. Врагов, пугающих звонков — не замечали. Долгов, от которых сейчас бегают, тоже не было.
На этой информации материалы по Королькову заканчивались. Проживал он, кстати, в Центральном районе — на Колокольной улице в доме девять. Туда в районное отделение милиции мать пропавшего и принесла заявление. Полтора месяца назад. Но только по заявлению этому никто не работал.
«Может быть, пытались отобрать фирму?» — думал Самарин.
О втором, кроме того, что его звали Василием Афиногеновым, Дмитрию Самарину было известно намного меньше. И его следовало разработать.
В половине четвертого ночи Агния закончила набирать первую главу своей книги, выключила ноутбук, щелкнула на кухне выключателем и вошла в комнату. Лампа над кроватью так и не была погашена, и Агния с надеждой взглянула на спящего мужа: вдруг проснется и согласится стать первым читателем ее труда. «Как закончишь, сразу меня поднимай», — сказал Глеб, отправляясь вечером спать.
Но сейчас Агния его пожалела. В отличие от нее он был жаворонком и отход ко сну после двенадцати принимал как чрезвычайное событие, а на ночной звонок по телефону его могла подвигнуть разве что весть о пожаре. За два года семейной жизни они оба изменили кое-какие привычки, но эти остались при них. Агния — театралка, к тому же и по профессии театральный критик, не реже пяти раз в неделю возвращалась домой именно к полуночи. Ведь после спектакля надо было встретиться с завлитом, поговорить с коллегами из других изданий, неплохо было также переброситься хотя бы несколькими фразами с ведущими актерами, режиссером. Театральный мир всегда отходил ко сну далеко за полночь и с трудом разлипал веки утром.
Обычно Глеб стойко ее поджидал: лежа в постели, читал что-нибудь свое, научное. Она, стараясь не громыхать стальной дверью, входила, улыбалась ему из прихожей, быстро стаскивала сапоги, накидывала на вешалку пальто — и являлась перед мужем. Тот приподнимался, чтобы поцеловать ее. Почему-то они говорили друг с другом шепотом, словно в квартире был кто-то третий и они боялись его разбудить.
Потом она шла на кухню, и тут на нее часто нападал жор. Каждое утро Агния клялась начать новую жизнь и перейти на сугубо овощное питание. Глеб, раз услышав эти клятвы, стал готовить ей куски вареной капусты, морковное пюре. Он даже разогревал эту пищу к ее приходу. Но она, отголодав весь день и вернувшись домой, решалась чуть-чуть, хотя бы на мгновение, уступить себе — отломить корочку от батона и отрезать прозрачный ломтик ветчины. А дальше все происходило так, как при запое у алкоголика. Агния успокаивалась лишь, когда от батона и ветчины оставались крошки. Потом, размягченная, она еще принимала душ, а выйдя из ванной, набрасывала рецензию на просмотренный спектакль. У нее была отдельная комната, где она расставила свои книги, энциклопедии, но работать Агния привыкла на кухне. В три часа она появлялась, наконец, в комнате, которую супруги называли общей. Глеб к тому времени сладко спал.