— А с тобой, дурень усатый, я завтра поговорю.
Чудо, а не женщина! Мне бы водички студеной попить да на перинку пуховую прилечь. А наставления можно оставить на завтра, за ночь я никуда не денусь. Утро вечера мудренее.
Кузьминична, а у тебя, случайно, медовухи не найдется где-нибудь в загашнике?
Старая нянька внимательно поглядела на меня, но разговаривать, конечно, стала со своей худосочной кровиночкой:
— А где вы, собственно, были?
— Да так, гуляли.
— Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?
— Да, нянюшка. А вот Шарику, похоже, нехорошо.
Мне нехорошо?! Да мне отлично. А насчет медовухи — это я так, о завтрашнем дне подумал. Я себя знаю, как проснусь, так малюсенький стаканчик будет мне просто необходим.
— Он что, съел что-то не то или, может, выпил? — Голосок Кузьминичны стал колючим, а взгляд так и буравил мою бедненькую лохматенькую головку.
Да то я съел и тем более то самое выпил. Я что, не заслужил хорошего обеда и капельки медовушки?
— Значит, как я понимаю, ужинать вы не будете?
Нет, не будем, спасибо большое. Мелкая тоже поела, правда, как обычно. Извините, но уговорить ее нормально пообедать я не смог, все мои попытки разбились вдребезги о ее упрямство.
— Ну не будете так не будете. Проходите в дом, там Антип уже заждался. Какие-то новости у него. Судя по всему, не очень добрые.
Надеюсь, ничего серьезного? А то я сегодня ночью не боец, устал, еле на лапах стою.
— Да кто его знает? Зайдите к нему, он расскажет. А насчет ночи не волнуйтесь, тут стражи столько, что плюнешь — в ратника попадешь.
Ну и отлично.
— Кузьминична, а с кем ты только что говорила?
Я и не заметил, что весь наш странный разговор Селистена стояла молча и только следила за нами. Честно говоря, я и сам до сих пор не очень понимаю, читает нянька мои мысли или угадывает. Но ведь если вдуматься, то какая, собственно, разница? Главное, что понимает.
— Да с тобой, с кем же еще? — как ни в чем не бывало ответила Кузьминична.
Честно говоря, я и сам до сих пор не очень понимаю, читает нянька мои мысли или угадывает. Но ведь если вдуматься, то какая, собственно, разница? Главное, что понимает.
— Да с тобой, с кем же еще? — как ни в чем не бывало ответила Кузьминична.
— Так я же молчала.
— Ну и что? Я и так тебя насквозь вижу, — кинула старушенция и отправилась в терем. И уже у самого крыльца добавила: — И не только тебя.
Дверь за Кузьминичной закрылась, и Селистена бросилась на меня, будто голодная щука на сонного карася.
— Как вы разговаривали? Это точно была не телепатия, её бы я почувствовала, благо научилась уже.
— Чего ты кричишь? Я же тебе еще в прошлый раз сказал, что настоящая женщина меня всегда поймет без слов, впрочем, как и я ее.
— Значит, я не настоящая? — Селистенка закипела ровно чайник на огне.
Сначала набросилась, как щука, теперь кипит, словно чайник, — ну и превращения у нее. Тут я живо представил щуку, выглядывающую из кипящего чайника, и рассмеялся.
— Ты еще и скалишься?! — Щука выпучила глаза и запыхтела, уперев плавники в тощенькие бочка. Рыжие чешуйки встали дыбом и засверкали в лучах заходящего солнца.
Как обычно, от расправы меня спасли. На сей раз это был Антип. Он приоткрыл ставни и тоном, не приемлющим возражений, позвал дочку к себе. Я не стал дожидаться хозяйки и из последних сил побежал вперед. Рыжая рванула за мной… В общем, в горницу Антипа мы ворвались почти одновременно. Почти было, конечно, в мою сторону, я оказался на полноса впереди.
— Проиграла , — выдохнул я и с грохотом развалился у раскрытого окна. Все, мои силы кончились, с места не сдвинусь. Ну в крайнем случае до отвоеванной утром кровати.
Антип с интересом посмотрел на нас и довольно хмыкнул в густую бороду. Но спустя мгновение взгляд его стал чересчур серьезным. Селистена подскочила к отцу, чмокнула его в щеку и уселась в кресло, предварительно показав мне язык.
Удивительная девица! Как в таком тщедушном теле может уживаться рассудительность (скорее даже занудство) почтенной матроны и бесшабашность маленькой девчонки? То ли дело я, спокойный и солидный. Что ни говори, но все-таки мы, мужчины, более монументальны.
— Как у тебя день прошел, все в порядке? — нахмурил брови Антип.
— Ох, батюшка, что со мной может случиться, если со мной Шарик.
— Это, конечно, так, но что-то он сегодня какой-то странный.
Внимательные глаза боярина так и впились в меня. Я не понимаю, что это вообще за подозрения? Лежу, отдыхаю, никого не трогаю. Устал, конечно, так это с каждым может случиться. Тем более что у меня только лапы плохо слушаются, а язык работает даже лучше, чем всегда.
— Устал он, батюшка, набегался. Носился словно щенок неразумный.
Укушу. Вот только встану, так сразу укушу.
— Ну что ты, Селистеночка! Этот щенок уже взматерел, так что ты его не обижай.
Чего разошлись? Щенок да щенок… Я человек, ну в крайнем случае — собака. И потом, хотел бы посмотреть, как она меня обидит. Да я дуну, она улетит при таких-то харчах.
— Что ты, батюшка, я его не обижаю. Он хороший.
Точно, я именно такой. А вот Антип встревожен не на шутку. Голос чуть заметно дрожит, уголок глаза дергается, да пахнет он по-другому, не так, как утром. Тревогой пахнет. Между прочим, любые человеческие эмоции имеют вполне конкретный запах. Но людям, разумеется, этого никогда не почувствовать, с таким-то деревянным носом.
Но людям, разумеется, этого никогда не почувствовать, с таким-то деревянным носом. Вон у Селистенки носик какой миленький, да еще в таких чудесных конопушках, а самую банальную тревогу почуять не может, только лютики-цветочки и унюхает.
— Да уж, пока он с тобой, я за тебя не волнуюсь. А твоя безопасность превыше всего.