Вой ветра снаружи походил на скулеж пса — обиженный и пронзительный. Через разрез он забирался в пространство между внутренним и наружным тентами палатки и метался там словно птица. Полиэстеровые стенки вздрагивали, хлопали и морщились. Забавно.
Я сидела у подножия кресла на коленях и отрешенно наблюдала за игрой воздуха. Разглядывать картинки — единственное, на что способен человек, когда в голове вакуум. Полное отсутствие мыслей, эмоций и чувств. Если закрыть глаза, то мое состояние вообще будет похоже на смерть. Но только не время сейчас умирать, совсем не время!
Я набрала полную грудь воздуха.
Еще вдох.
И еще.
Кровь насытилась кислородом. Сердце протолкнуло ее в голову, передавая кислород лобным долям, в которых тут же зародились робкие ростки мыслей и образов. Они распускались, ветвились, соединялись друг с другом…
В поисках скандинавского Камня Судеб мои родители оказались на борту сухогруза «Бельмонд». Информация об этом просочилась к спецотделу «Мгла». Желая перехватить отца, они отправили на корабль вооруженную группу. Никто не ведает, что произошло на борту сухогруза. С берега виднелось только размашистое зарево. Об этой катастрофе вообще мало кто может рассказать толком. «Бельмонд» бесследно исчез, а из двадцати оперативников на берег вернулся лишь один. Джон Бейкер. Он привез смертельно раненного русского, который позже был похоронен на тридцать втором километре дороги на Эль-Хосейма.
Тот русский был моим отцом. Я нашла ту могилу и нашла под верхним камнем его талисман. Пулю на цепочке с инициалами Игоря Баля. Чедвик позже рассказал, что на «Бельмонде» находился еще Кларк. И я всегда считала, что это он повинен в гибели отца, хотя не совсем понимала, как он попал туда. И только сейчас, все еще не справившись с потрясением и ошеломленно разглядывая на груди повелителя Арьяварты татуировку, распространенную в воздушно-десантных войсках Советского Союза, я поняла все.
Человека по имени Том Кларк никогда не существовало.
А существовал только Игорь Баль. Всегда был только он.
Талантливый разведчик. Бывший десантник.
И мой отец.
— Папа! — прошептала я.
Его взгляд, обращенный ко входу, казавшийся прежде холодным и беспристрастным, теперь выглядел по-другому. Я видела в нем усталость, боль и страдания десятилетий. Иначе быть не могло. Двадцать лет назад в моего отца вселился древний кровавый бог, именуемый Молохом.
Заклейменная меткой, я полностью была подчинена черной воле Молоха и не могла бежать. Я стала рабыней. Но на мне только одна метка. А на отце — тысячи, десятки тысяч! Он не просто такой же раб Молоха, как я! Он порабощен до последней капельки души, до последней мысли, до последней кровинки. Он всецело принадлежит Молоху в жизни и останется в его власти после смерти.
«Когда у тебя есть сила, — вдруг прозвучал в ушах его голос, — ты даже не догадываешься, что эта сила может управлять тобой».
— Боже!
Три тысячи лет черный дым чарвати находился в изгнании, но двадцать лет назад он вернулся из небытия и вселился в моего отца. Не знаю как, но произошло это на борту сухогруза «Бельмонд». Молох поработил отца и творил от его имени страшные вещи. То же самое он проделал с сыном бедной женщины из долины Арьяварта.
Обрывки первых строк с посеребренной плиты сложились в единый смысл. Я не придала значения этим фразам, а в них указывались все признаки «болезни» сына. И чернеющие глаза, и черный дым, выходящий из тела и двигающий предметы, и чужой голос.
Мой отец тяжело болен.
— Я устал, Ольга, — вдруг простонал он.
Я подумала, что произошло невозможное и он проснулся, но взгляд отца оставался отстраненным, и я поняла, что он говорит во сне. Редкий момент, когда он может выразить свои мысли без жесткой цензуры, которой подвергает его Молох. Хотя, вероятнее всего, это результат действия оксибутирата.
— Нужно найти древо и изгнать чарвати, — слабо произнес он, продолжая смотреть в пустоту. И добавил совсем уж тихо: — Как же я устал от него!
Я потрясенно смотрела, как его губы сомкнулись. Услышанные слова были пронизаны вселенским страданием. Как я могла его ненавидеть, как я могла видеть в нем врага, когда он только жертва! Он настолько несчастен, что даже свои чувства может выразить только во сне!
Я вдруг осознала, что с какой страстью ненавидела его, с такой же страстью люблю сейчас. Я прижалась щекой к его ладони.
Мне вдруг сильно захотелось, чтобы он проснулся. И узнал меня. Только вряд ли это возможно. Я заглянула в его темные глаза и потрясла за плечо, надеясь, что он услышит. Но он оставался неподвижен, словно статуя. По-другому и быть не могло, ведь я сама вколола ему убойную дозу оксибутирата натрия.
И это лишь еще одна из моих ошибок!
Палатка наполнилась ледяным воздухом, задуваемым через прорезь. Сделалось холодно. Я потерла озябшие плечи, хотя внутри, в душе, было тепло. Я почувствовала, как давняя боль отпустила и на ее месте появились спокойствие и уверенность.
Я встала рядом с креслом лицом ко входу и стала терпеливо ждать. Когда Молох появился в палатке, я встретила его, не испытывая ни малейшего страха.
Густой черный дым стал пятнами возникать в воздухе перед отцом. Словно кто-то растянул пространство, отчего в нем открылись дыры, за которыми находилась бездна. Эти дыры соединялись, и вскоре передо мной висело тяжелое гаревое облако, и веяло от него потусторонним ужасом.