Гораздо характернее бережливое, уважительное и вместе с тем опасливое отношение русского крестьянина ко всему, связанному с культами ушедших навеки народов. Может быть, это отношение определило и место бугровщиков в обществе?
Русский крестьянин никогда не ночевал на курганах и под каменными изваяниями и старался не оставаться после наступления темноты в непосредственной близости от них. И днем на курганах не полагалось отдыхать и заходить в курганные оградки. Многие крестились, проезжая и днем мимо скопления курганных оградок или изваяний. Люди старались не привязывать лошадей к стелам или выступающим камням, не разводили костры.
Несомненно, русские просто переносили на курганы и изваяния традиционное отношение к кладбищу. Со свойственной русскому народу деликатностью к чужой вере или чужому погребальному ритуалу люди просто-напросто почитали чужие кладбища так же, как свои собственные.
Но, во-первых, и отношение к своему русскому христианскому кладбищу помимо уважения включало и немалый элемент опасения. Кладбищ боялись, после наступления темноты на них старались не бывать.
Во-вторых, у русских, живших и ведущих хозяйство в Хакасии, были поверья о том, что курганы могут отнимать разум у людей, неосторожно уснувших на них; и что некоторые изваяния могут выкапываться и передвигаться по местности.
Интересные записки есть у основателя знаменитого музея в Минусинске Мартьянова. Сетуя на «суеверный склад ума» «отсталого» народа, ученый рассказывает, что очень многие крестьяне Минусинского и Абаканского уездов ни за что не пройдут и не проедут по ночам мимо некоторых каменных изваяний и стел, которые пользуются самой дурной славой.
На многие из них не полагалось показывать рукой. С.А. Теплоухова в 1929 году предупреждали: мол, не тычь в них пальцем. Если уж показывать, то полной рукой и недолго.
— Почему?
— Беда будет… Придут, спрашивать будут — чего показывал?
Страх русского населения доказывается и множеством пулевых и картечных «ранений» каменных изваяний. Видимо, находилось немало людей, которые зачем-то стреляли в эти изваяния. Зачем? Или правильнее спросить — за что?
При советской власти эти поверья никуда не исчезли, но стали считаться чем-то диким, отсталым, провинциально-деревенским и вообще глубоко неприличным (как и вера в Бога и в бессмертие души). Было множество лихих парней, которые нарочно ночевали на курганах, чтобы нарушить запрет и продемонстрировать всем, особенно девицам, свою храбрость.
Но в 1980 году один очень немолодой житель деревни, провожая меня на раскоп — «туда, где другие копачи копають», проходя вместе со мной мимо типичной окуневской стелы, кивнул в ее сторону головой и сиплым шепотом сказал:
— Вот цей… Он за мной у прошлый год ходыв. Ты його не трож.
Стоял ясный хакасский полдень — пронзительно-яркий, как переводная картинка; с сияющего синего неба лился солнечный свет; накатывали волны теплого воздуха; у пестрых холмов на противоположной стороне долины плыло марево, а в сухой траве орали мириады кузнечиков.
Я же остановился как вкопанный, тупо глядя на деда, переводя взгляд с него на изваяние и обратно…
— Ну чого ты?! Пийшлы! Пийшлы, говорю! — рассердился дед. — Йому серъозно, як чоловику, а он тут будэ бельма пялиты! Пийшлы!
И когда мы уже миновали изваяние, выходили по сельской дороге к шоссе и уже виден был возле шоссе раскоп и взлетающая над отвалом земля, дед еще раз уточнил:
— Вот до цего миста и дошел, чертяка. Не потрафил я йому, а чим — того и сам не видаю.
— Быстро он шел? — Собственный вопрос мне самому же показался очень глупым, но не деду.
— Ни… Он же вот так…
Дед плотно сложил обе ноги, стал переваливаться ими, медленно продвигаясь. И добавил:
— Я бегом да на трахт. Куда ему пойматы! Обратно во-он через аеродром ходыв…
И дед хорошо смеется, я же невольно нервно озираюсь, ясно представив себе, как огромный камень передвигается, раскачиваясь, торчит над кустами обработанной подвижной головой на фоне неба. Деду прибавляется веселья.
— Ни… То он вичиром, закат был, заря вичирня. Я те и говорю, як чоловику, — не замай. А твои вон, поспешай…
Дед, кстати, оказался вовсе не деревенским дурачком и чудиком, а исключительно полезным человеком, пасечником и знатоком всех окрестностей. Археологи его прекрасно знали, любили и только вышучивали порой суеверия деда. Я же как-то не мог себя заставить присоединиться к веселью, все вспоминал шестиметровый серо-коричневый фаллос весом тонн в десять и с человеческим лицом там, где должна быть головка.
Замечу, что истории о способности некоторых античных статуй самим передвигаться в безлунные ночи и даже нападать на людей, ходили в Италии и на юге Франции, судя по всему, со Средневековья. «Судя по всему», потому что зафиксированы они с XVI века, и еще в начале XX века такого рода истории ходили среди крестьян некоторых итальянских областей.
Городские этнографы, конечно же, рассматривали эти истории исключительно как проявление необразованности неразвитого народа.
Городские этнографы, конечно же, рассматривали эти истории исключительно как проявление необразованности неразвитого народа. Но в том-то и дело, что народное предание настаивало: таковы вовсе не все статуи, а некоторые; иногда можно определить, какие из них опасны. А во многих деревнях называли имена и фамилии тех, кто оказался раздавлен то ли падающей тяжестью, то ли сжатием каменных рук.