Вот и на сей раз, очень быстро успокоившись, Синдбад двинулся осматривать остров — надо уточнить, богатый ручьями и фруктовыми деревьями. Единственной живой душой здесь оказался «красивый старик в плаще из древесных листьев», знаками попросивший нашего странника взять его на плечи и перенести в другое место. По доброте душевной Синдбад согласился, о чем очень быстро пожалел. Прочно усевшись у него на шее, «наездник» категорически отказался слезать…
«И посмотрел я на его ноги (рассказ ведется от лица самого Синдбада. — А.Б. ) и увидел, что они черные и жесткие, как буйволова кожа. И я испугался и хотел сбросить старика с плеч, но он уцепился за мою шею ногами и стал меня душить, так что мир почернел перед моим лицом, и я потерял сознание… И старик поднял ноги и стал бить меня по голове и плечам… И если я его не слушался, он наносил мне ногами удары, сильнее, чем удары бичом».
Одним словом, бедолага Синдбад угодил в форменное рабство. Долгие дни старик гонял «лошадку» к деревьям с лучшими плодами, лупил ногами при малейшем непослушании, а также, пардон за натуралистические подробности, мочился и испражнялся, опять-таки не покидая шеи пленника. Этакая насквозь реалистическая деталь, не вписывающаяся в каноны волшебной сказки…
Стоит отметить, что человеческую речь старик прекрасно понимал, но сам изъяснялся исключительно жестами — то ли не умел говорить, то ли не хотел.
Спасла Синдбада пришедшая от безнадежности на ум коварная идея. Поскольку на острове был и виноград, наш путешественник завел в пустой тыкве вино (поставил этакую арабскую бражку). Когда оно было готово, стал его попивать, а потом — плясать и веселиться. Видя, что после употребления оной жидкости «лошадка» чувствует себя прекрасно, старик, как и рассчитывал Синдбад, тоже решил попробовать. Однако перебрал и уснул мертвецким сном, после чего Синдбад легко стряхнул «наездника» на землю и прикончил первым подвернувшимся камнем (за что нашего морехода вряд ли стоит упрекать).
Потом проплывавший корабль подобрал Синдбада. «И я рассказал, что со мной случилось, и они удивились этому до крайней степени и сказали: «Тот человек, который сидел у тебя на плечах, называется шейхом моря, и никто из тех, кто попадал под его ноги, не спасся, кроме тебя»».
Как видим, подстерегавший неосторожных путников шейх моря выглядит не в пример опаснее, нежели сибирский «наездник». Однако, как и загадочное сибирское создание, шейх моря в описании Синдбада лишен каких бы то ни было сверхъестественных черт — ест фрукты, пьет вино, мочится и испражняется, магией не владеет.
Выводы? А какие тут могут быть выводы? Интересная аналогия, и не более того…
Александр БУШКОВ
Глава 12
ОЗЕРО ПИОНЕРСКОЕ, ОНО ЖЕ СОБАЧЬЕ Сентябрь 1969 г.
Всех нас ждут забытые могилки…
Группа «ДЕТИ»
В 1969 году мне исполнилось 14 лет. Это был второй год, когда я ездил вместе с экспедицией моей мамы, Елены Вальтеровны Буровской; в ее экспедиции я проводил все время, которое она находилась в поле. В мае меня мама забирала из школы до конца учебного года, а обратно в школу я попадал где-то в начале октября.
Официальная причина состояла в том, что мы с мамой жили только вдвоем, и бедного мальчика не с кем было оставить, когда мама выполняла служебный долг в командировках.
Конечно, была и неофициальная — мы с мамой были последними осколками нашей когда-то многочисленной семьи, почти поголовно уничтоженной коммунистами; мама просто не хотела со мной расставаться (а я с ней).
Была, конечно, в этом некоторая несообразность: бедный маленький мальчик с больным сердцем (это я) не мог остаться без мамы, но мог таскать рюкзак, в 14-15 лет делать мужскую работу, жить в глухой ненаселенной тайге и так далее. Позже я не мог служить в армии, но лихо пил водку, ездил в экспедиции, а вел себя порой так, что один начальник экспедиции загрустил: «Прямое попадание Буровского экспедиция выдерживает неделю… Потом начинается разложение».
Так что болезнь не позволяла мне и дня прожить без мамы, в школе учился я довольно сносно, хотя и неровно, времена были ленивые, семья в городе известная, и мне (а главное — маме) позволялось делать то, что мы хотим.
А я хотел! Тем более, что примерно половину зимнего времени, с октября по апрель, я все равно не ходил в школу, а сидел дома по справке об очередной болезни и делал ровно то, что мне хотелось.
Не сомневаюсь, что от этого рассказа поднимется не одна бровь. Как?! Разве я не знаю, что все должны быть дисциплинированными?! Что все должны ходить строем… в смысле, должны выполнять одни и те же действия и всегда поступать как все?! Что в этом и состоит дисциплина?!
Скажу честно: нет, всего этого я не знаю. То есть мне, конечно, много раз пытались объяснить, прокламировать, проповедовать, вбивать эту истину, но всякий раз — безрезультатно. Мне неинтересно ходить строем, и я никогда им не ходил и впредь тоже ходить не буду.
Меня очень редко интересует то же, что и всех остальных, и я сохраняю за собой право оставаться в меньшинстве.
С тех пор, как я сумел удавить свой комплекс неполноценности (взлелеянный всем строем совковой жизни), всем моим начинаниям сопутствует успех, а вот за «правильными» советскими людьми я этого не замечаю.