Жизнь «экспедишника» и вообще не такого, как все, я находил восхитительной в 14 лет, и сегодня мне только такая жизнь и нравится. Своих старших сыновей я уже воспитал в традициях такой же жизни, и так же воспитаю всех остальных, которые рождаются во втором браке.
А на заполошное совковое кудахтанье «что же тогда вырастет??!!» могу показать свои академические регалии и рассказать о своих достижениях — так сказать, продемонстрировать, что выросло.
Могу рассказать и о том, как и где учатся мои сыновья, почему я спокоен за их судьбу, каковы их достижения. Они тоже впечатляют — в соответствии с возрастом.
По моим наблюдениям, при воспитании детей по программе «Будь, как все» и получаются «как все» — что просто печально до слез…
А вот советские солдафоны с мозгами размером с лесной орешек пусть отдают своих несчастных детей в бурсу, хедер, в казачьи войска, в кадетские корпуса или сразу уж в дом сумасшедших, а сами пусть передвигаются исключительно строем.
Больные человеки, что поделать. Но без меня.
Ну ладно, это так, вступление. Оно необходимо, а так ведь меня еще и спросят, что это я делал в сентябре в школьное время в экспедиции? А я что делал? А вот что…
Мамина экспедиция изучала, можно ли в Хакасии собирать семена лиственницы так же, как это делается в Туве. В Туве, как только начинается ветер, под лиственницу кладут пологи — огромные простыни, говоря попросту, и семена сыплются именно в них.
Жили мы в 8 километрах от поселка Туим, на берегу Собачьего озера. По крайней мере, на картах оно значилось Собачьим. Но в 1960-е годы был, оказывается, секретный указ о переименовании всех «неблагозвучных» называний. Опять нам не обойтись без Стругацких! Помните? Вот он, хутор Благорастворение, а по-простому Смердюки, во всей красе.
Ну вот, озеро и переименовали в Пионерское, благо на одном из его берегов стоял пионерский лагерь (в сентябре пустующий, конечно).
Озеро прилепилось к боку здоровенной сопки, а с другого боку, метрах в ста от берега озера, стоял временный поселок биофизиков — с десяток легких домиков, состоявших каждый из двух крохотных комнаток и кухоньки. Здесь проходили практику студенты, и в июле-августе поселок был битком набит народом. А в сентябре было тихо, спокойно, и жило тут только нас 6 человек, членов экспедиции, и еще семья хакаса-сторожа.
Большую часть времени дул ветер; он уносил семена в сторону, и работать было невозможно.
Раза два в неделю ветер все-таки стихал, к собственному удивлению. Экспедиция мчалась к давно присмотренным местам с белыми пологами, больше всего напоминавшими простыни, начинала ловить семена, но почему-то все равно не получалось. Ветер дул порывами, уносил семена; мы мчались, пытаясь подставить полог, и, конечно же, не успевали. Мне скорее было весело от суеты, но, конечно же, своих главных целей экспедиция не достигала.
Что мы делали в остальное время? Читали книги. Разговаривали. Играли в карты: каждый день в кинга и в тысячу — долгие игры, занимавшие часа по три. И, конечно же, много гуляли, а особенно активно я — подросток. А озеро — это лодка, ловля окуней. И можете смеяться, а я до сих пор горжусь тем, что как-то поймал в этом озере 17 окуней за день.
На склоне сопки, обращенном к озеру, было место, очень неприятное в темноте. Если откровенно, то и днем там было неприятно, особенно если поднимался ветер. Четыре или пять корявых лиственниц стояли чуть ниже по склону, цепляясь за камни корнями; несколько старых, уже еле видных колей вилось от Туима к поселку биофизиков. На голом каменистом склоне приходило вдруг ощущение, что ты здесь вовсе не один. Виден был и весь склон, все лиственницы и все кучи камней, видно было озеро, впадающий в него ручей и топкая низинка в его устье, пионерлагерь на другом берегу и бесконечные равнины дальше, сколько хватает глаз.
Но ощущение присутствия кого-то сказывалось все сильнее. Кто-то злой наблюдал за тобой; кто-то, кому ты не нравился и кто смотрел на тебя, как смотрит хищное животное: положив голову на прижатые к земле, напряженные передние лапы, немигающим жестоким взглядом. Но было понятно, что это вовсе не животное.
Поднимался ветер; звучал он почему-то неприятно и уныло, как-то особенно несимпатично и тревожно подсвистывал в камнях, в перекрученных ветрами ветках лиственниц. Ветер нес тревогу, непокой и заставлял все время прислушиваться, ловить ухом: а не звучат ли по земле чьи-то осторожные шаги?
Не помню случая, чтобы я задержался в этом месте долго. При том, что взбираться на сопку было интересно — открывался вид на все четыре стороны, на много километров, всегда старался подниматься на сопку с другой стороны.
А уж в темноте обходить это место сам Бог велел.
При том, что взбираться на сопку было интересно — открывался вид на все четыре стороны, на много километров, всегда старался подниматься на сопку с другой стороны.
А уж в темноте обходить это место сам Бог велел. Трудно описать напряжение, охватывавшее там человека. Полное ощущение, что за тобой то ли марширует, то ли крадется целый взвод каких-то созданий… Зверей? Нет, не зверей. Но и не людей. Не сумею толком объяснить, но идущему в темноте по склону становилось очевидно, что тут не звери и не люди, а кто-то другой… Может быть, вообще не имеющий никакого отношения к миру людей и зверей.