Шли с бережением, как полагается — боевое охранение, основные силы скрытно. По каким местам шли, сказать невозможно. Лиственницы корявые, одинаковые везде. Следы оленьи, медвежьи. Лось выходит, на нас смотрит, еще думает — уходить ли. Временами не верилось, что вообще на свете еще люди есть, кроме нас. Три дня так шли, шли… Ничего и никого. Решили еще день идти, а потом назад, по причине полной безрезультатности. И тут под конец четвертого дня — дым! Дым над лесом! Вот оно! Мы затаились, перестроились и тихо-тихо — вперед!
А пройти почти что невозможно — сплошное болото, вода и вода. Вы такого болота и не видели — ледяное болото! Сперва еще кочки были, потом — вода открытая пошла. За ней, за водой видно, опять местность повышается, даже что-то вроде холма. Мы вдоль болота, где пройти можно. Километров двадцать топали, пока не вышли к месту, где они ручей запрудили. Завалили ему русло землей и дамбу сделали. А местность низкая, плоская, ну и залило на версты и версты… Мелкое, а озеро или там болото, кто разберет. А посреди воды — тот самый остров не остров.
Что делать? Ясно, нет на остров дороги, а там как раз дым поднимался и вроде кто-то в бубен колотил: люди там! Стали мы броду искать. Жечь огонь нельзя, и как вылезаешь из воды синий весь, сразу начинаешь танцевать, чтобы не помереть.
(В этом месте Иван Иванович долго гадостно хихикает.)
Нашли проход… По грудь местами и по шею, а нашли. Через самую глубь плот связали, для оружия и документов. Опять же, по уму — сперва один отряд занял позиции там, потом другие. Тут и мы поближе, и ветер переменился — уже хорошо слышно бубен.
Тут и мы поближе, и ветер переменился — уже хорошо слышно бубен.
Рассыпались цепью — вперед! Видно, что люди живут, и что давно живут — тропинки протоптаны, зарубки на деревьях есть. Идем, тропинки вроде все шире, натоптанней, да и бубен все слышнее и слышнее.
Тут вдруг вываливается один: видно, что эвенк, но в ватнике, несет бревно. Шел он себе через лес, как будто никого здесь и нет и даже и не может быть. Нас заметил, ахнул, бревно бросил, попятился. Что делать?! Брать живым надо, а как возьмешь? Он сразу в лес отходить; руки расставил, и отходит, отходит… Ну что поделать: ему тихо, властно так: «стоять!». Он повернулся, припустил, да еще с криком. От пули не уйдешь, да зато выстрел, крик этот. Там, впереди, тоже крик, много людей кричат, и слышно уже, что крик-то растерянный — не ждали.
(В этом месте Иван Иванович опять долго гадостно хихикает.)
Мы — понятное дело: «Ура!». Спереди и стреляли всего ничего, раза три, и побежали.
Там что? Там поляна большая и юрты большие стояли. Не чумы, нет… Чумы я сто раз видел: тут другое… Эти юрты… не юрты… они в землю заглубленные, стены из корья и из жердей, и высокие, в два роста. Не чум, не изба, не барак. Никогда такого и не видел.
А посреди поляны там каменный идол стоит. Что каменный и что идол — это мы поняли после, а сперва просто видели — торчит что-то… может, столб? И костер горит перед столбом.
Из них, из тех, что здесь были, только двое и сопротивлялись. Один выбежал из юрты этой и из двустволки — по цепи. Задел одного, а сам сразу так и повалился. Оказалось — русский, дезертир. Почему дезертир? А кому еще из русских тут оказаться? И как? Другой поумнее — залег за бревном, еще выждал, чтоб в упор, и из винтовки. Это старый эвенк был. Очень старый, даже непонятно, сколько лет.
Остальные побежали, через лес. А куда они денутся, с острова?
Что брать живых надо, это все понимают, а брать удалось только двух. Третий так и поплыл через озеро, в таком месте бросился, где не ждали. Пришлось брать из винтовок, на расстоянии.
Еще старик один в юрте сидел. Тоже старый-старый, непонятно, сколько лет. Сидит, что-то жует. Ему: руки вверх! А он и завалился на бок, пена изо рта, и помирать.
А эти двое — эвенки и по-русски ну совсем не понимают. Мы по-нашему, а они — по-своему! Ну да ладно, наше дело небольшое, доведем их, куда надо, там разберут, что за люди.
А место странное, непонятное место и от того довольно жуткое. Этот вот каменный идол… Тут, к этому месту на острове, камень выходил, из недр земли. Не отдельные булыжники, а сплошной слой каменный, толща. Этот идол в два роста человека, высечен красиво… Вот такой.
(Тут Иван Иванович нарисовал этого идола, и я содрогнулся — так идол походил на умулюхы. Только ноги были вместе, потому что выходили из земли.) И у всех этих, кто был на острове, на шеях такие же висели. Я один с собой взял, вот…
И на стол плюхнулся знакомый мне умулюхы, только не из нефрита, а из белого с прожилками траппа.
— А что было в юртах? В них жили или не только?
— Ясное дело, не только. Там барахла было! И шкуры — мало того, запасы пушнины… А еще шкуры с рисунками. Оленьи шкуры, а на внутренней стороне — рисунки. Фигурки, бубны, шаманские одежды, какие-то непонятные инструменты, неизвестно для чего… Наше дело какое? Исполнить. Погрузили мы все это во вьюки, чтоб увезти на оленях. Когда привезли — сдали.
— Где это сейчас?
— А я знаю? Вот ночевать там было…
И от полноты чувств Иван Иванович качает головой, высасывает полстакана зубровки.