Коридор, где скрылся Мерланиус и его странные спутники, кончался глухим тупиком…
…Кар открыл глаза.
Первое, что он увидел, было склонившееся над ним лицо молодой и довольно красивой женщины, чем-то напоминавшей его мать — уже пять лет покойную.
Ох, так это же та самая, которую он вроде как спас в пустыне от зыбучих песков.
— Слава богам, он пришел в себя… — послышался чей-то голос.
Скосив глаза, юноша увидел немолодого лекаря с чашей дурно пахнущей жидкости в руках.
— Но все равно ему надо срочно принять лекарство. Чтоб закрепить успех лечения…
— Иди вон, отравитель! — прикрикнула на него дама. — И без твоей дряни мальчик в себя пришел.
— Я… нужно… — начал было Кар и тут же спохватился.
О чем он хочет говорить?
Ему привиделся в бреду кошмар, но теперь все закончилось, и его надо поскорее забыть.
— Ты болел, но теперь здоров, дитя мое, — сообщила хозяйка. — Боги услышали мои молитвы. Теперь, мой мальчик, все будет хорошо…
Кару почудилось, что в уголках ее глаз блеснула влага.
— Как тебя зовут, уважаемая… — спросил он, облизнув пересохшие губы.
— Клеопатра…
— Как императрицу? — зачем-то уточнил он.
— Да, — кивнула та. — Только почему « как »?
Что-то разбудило Орландину.
Как будто кто потормошил за плечо и громко сказал над самым ухом: «Вставай, соня, счастье свое проспишь!»
Рывком села в кровати, ошарашенно моргая глазами.
Как будто кто потормошил за плечо и громко сказал над самым ухом: «Вставай, соня, счастье свое проспишь!»
Рывком села в кровати, ошарашенно моргая глазами.
Огляделась по сторонам. Не сестрица ли озорует?
Нет, Орланды в комнате не было. Даже постель не разобрана. До сих пор не вернулась с прогулки. Все отмечает со своим Эомаем его новое звание.
Два дня назад август украсил шею доблестного воина золотой цепью со знаками отличия трибуна. И назначил наместником… в Серапис вместо Ланселата.
Его сгоряча хотели отдать под суд, но потом государь (вернее Потифар) сменил гнев на милость. Ибо отправить в тюрьму и на плаху столько знатных бриттов и галлов было чревато осложнениями. И на этот счет был издан эдикт о роспуске ордена Круга Стоячих Камней «за неимением нужды в таковом». А сформированная из его остатков Тридцать Первая Британская когорта тут же отправилась на эфиопскую границу — разумеется, сугубо добровольно.
Гавейна так и не нашли, что Эомая сильно опечалило. Скорее всего, того слопали гиены в пустыне.
Дело Артория тоже замяли: просто послали письмо с императорской печатью, где недвусмысленно посоветовали сидеть себе тихо в Британии и довольствоваться тем, что имеет. Естественно, предварительно убрав из Тартесса, родовой вотчины наследника престола, цезаря Птолемея Юлия Кара, свои войска. Балаганный «царь» Аргантоний тоже отделался очень легко: племянник простил его и оставил «до времени на хозяйстве». Хотя Потифар и намекал ему, что старого подлеца надо бы примерно наказать, но Кар твердо отказался, заявив, что убивать родственника не хочет, тем более что из всей семьи остались только они вдвоем. А государевы чиновники присмотрят, чтобы дядюшка не слишком расточал добро племянника.
Эомай пытался отказаться от сколь почетной, столь и хлопотной должности, напирая то на свою неопытность, то на веру, то на непонятные обеты. Но воля августа — закон, и с ней не поспоришь. Рыцарь только выговорил себе право уйти в отставку через три года и месяц отпуска для того, чтобы утрясти все вопросы со своим орденским начальством и для устройства личных дел. При этих словах он так многозначительно посмотрел на Орланду, что всем все стало ясно.
Девушка покраснела и виновато глянула на Кара, восседавшего на маленьком троне одесную своего приемного отца, августа. Юноша, утром официально усыновленный и объявленный цезарем, законным преемником императора, побледнел и от досады закусил губу. Но под взглядами любопытных придворных и, главное, сияющей счастьем Клеопатры, наконец-то получившей долгожданного сына, Кар быстро справился со своими чувствами и принял по-настоящему царственный вид.
— Молодец! — шепнул ему на ухо стоявший за спиной цезаря начальник его личной охраны центурион Будря. — Прорвемся, хлопче!
Сестрам его величество от щедрот своих даровал по сто тысяч сестерциев и по собственному дому в имперском городе Сераписе из реестра конфискованных у провинившихся чиновников. Это, не считая драгоценностей, оставленных сестрам в виде законного трофея, взятого в бою.
(Хотя сестра и отнекивалась, но амазонка честно поделила самоцветы пополам.)
Сверх того, Орландину пожаловали весьма забавной наградой. Вначале ее за заслуги произвели в преторианские центурионы, поскольку, как ни крути, а опционом она уже была. И тут же уволили, ибо в мирное время женщины в имперской гвардии не служили. В военное вообще-то — тоже, но раз положено дать чин, то дали.
Орландина взвесила на ладони золотую гвардейскую бляху. Вот не думала не гадала оказаться первой и, видать, последней женщиной-преторианцем.
Вот не думала не гадала оказаться первой и, видать, последней женщиной-преторианцем. С такой и в Вольный Сераписский корпус обратно возьмут. Да только не тянет что-то… Тем более центурии лишней там для нее не припасли.
Ну оно и к лучшему. Хватит с нее подвигов. Пора остепеняться. Самое время уйти в отставку. С такими-то деньжищами. Еще и внукам хватит.