Наконец они поцеловались — целомудренно, робко, насколько может судить верблюд. Решение было достигнуто.
После чего Верблюдок утратил к происходящему всякий интерес и решил вновь вернуться к съеденному завтраку.
* * *
В НАЧАЛЕ БЫЛО…
В долине стояла тишь да гладь. Река лениво несла свои воды мимо еще не обжитых берегов, сквозь густые заросли тростника и папируса.
По мелководью бродили ибисы. Гиппопотамы всплывали на поверхность и вновь медленно уходили на глубину, словно яйца в маринад.
Влажную тишину нарушали только случайно выпрыгивающие из воды рыбы да шипенье крокодилов.
Какое-то время Диос лежал погруженный в ил. Он не мог сказать, почему часть одежды на нем свисает клочьями, а часть обгорела. Ему смутно припомнился громкий шум и ощущение немыслимо стремительного полета, хотя при этом он не двигался с места. Сейчас ему не хотелось ни о чем думать. Вопросы предполагали ответы, а ответы до добра не доводят. Ответы только отравляют жизнь. Ему было приятно прохладное прикосновение ила, и больше он ни о чем не хотел знать.
Солнце закатилось. Вышедшие на охоту ночные твари бродили вокруг Диоса, но животный инстинкт подсказывал им, что попытка откусить ему ногу чревата самыми непредсказуемыми последствиями.
И вновь солнце показалось над горизонтом. Послышались крики цапель. Курившийся над заводями туман таял, между тем как синева небосвода превращалась в ослепительно блестящую бронзу.
Время разворачивалось перед Диосом во всей своей восхитительной бессобытийности, пока некий посторонний шум не вторгся в тишину, разрезая ее на мелкие кусочки ржавым хлебным ножом.
По правде сказать, шум этот напоминал рев осла, которого перепиливают пополам. Звуки стали затихать — словно удаляющаяся гонка на звание чемпиона мира по мотокроссу. И тем не менее, когда к ним присоединились голоса, похожие и непохожие одновременно, срывающиеся и дисгармоничные, общий эффект оказался не лишен своеобразной прелести. Он влек. Манил. Затягивал.
Шум достиг плато, замер на чистой ноте, состоящей из последовательных диссонансов, и через долю секунды голоса разлетелись, каждый в своем направлении…
Лишь ветер колыхал тростники, солнечная рябь дрожала на воде.
На вершине далекого холма показалась дюжина тощих, запыленных верблюдов. Верблюды бежали к реке. Вспугнутые птицы поднялись над тростниками. Потревоженные ящеры неслышно соскользнули в воду с песчаных отмелей. И вот уже, меся прибрежную грязь, припадая на мосластые колени, верблюды жадно хлебают воду, глубоко погрузив в нее свои морды.
Диос поднялся и увидел валяющийся рядом посох. Он немного обуглился, но был цел, и Диос заметил то, чего раньше не замечал. Раньше? А было ли оно, это раньше? Нет, прошлое было сном, чем-то вроде сна…
Обе змеи свернулись кольцом, прикусив собственные хвосты.
Вслед за верблюдами, вниз по склону, в сопровождении своей оборванной семьи поспешал невысокий смуглый человечек, размахивая стрекалом. Вид у него был смятенный.
Казалось, этот человечек крайне нуждается в добром совете и мудром наставлении.
Диос посмотрел на посох. Он знал, что посох — символ чего-то чрезвычайно важного. Но чего — он никак не мог вспомнить. Помнил только, что посох очень тяжелый и расстаться с ним трудно. Очень трудно. Лучше вообще не брать, подумал Диос.
Или взять ненадолго и пойти рассказать этим людям о богах и о том, отчего пирамиды так важны. После этого можно будет избавиться от подозрительного посоха.
Тяжело вздыхая, Диос поправил остатки одеяний и, опираясь на посох, чтобы не упасть, двинулся вперед.