— Что ж, значит так… — сказал Чиддер.
— Бедный старина Сыроправ, — откликнулся Артур. — Настоящая трагедия, если вдуматься.
— Он был должен мне четыре пенса, — согласился Чиддер. — Пойдемте, я кое-что для вас приготовил.
* * *
Царь Теппицимон XXVII приподнялся на постели и зажал уши руками, чтобы не слышать шума прибоя. Море сегодня ночью разбушевалось.
Когда он чувствовал себя неважно, шум волн многократно усиливался. Надо было как-то отвлечься. Например, послать за Птраси, любимой служанкой. Она была особенной. Пение ее всегда помогало монарху взбодриться. Когда Птраси заканчивала петь, жизнь сразу становилась намного радостнее.
Или восход. Он тоже действовал на Теппицимона успокаивающе. Приятно сидеть, закутавшись в одеяло, на самой высокой крыше дворца, глядя, как солнце встает над рекой и затопляет землю, словно потоки текучего золота. И душу переполняет теплое чувство удовлетворения будто от хорошо сделанной работы. Пусть даже ты понятия не имеешь, как тебе это удается…
Царь встал, нашарил ногами войлочные шлепанцы и вышел в широкий коридор, упирающийся в каменную винтовую лестницу, которая вела на крышу. Первые, слабые лучи светила озаряли статуи местных богов, бросающих на стену причудливые тени — песьеголовые, с туловищем рыбы или паучьими лапами. Фараону они были знакомы с детства. Ни один юношеский кошмар не обходился без них.
И еще море. Он видел его только однажды, мальчиком.
Ни один юношеский кошмар не обходился без них.
И еще море. Он видел его только однажды, мальчиком. Запомнилось ему немного — что оно очень большое. И шумное. И эти чайки…
Они неотвязно стояли перед его внутренним взором. Они казались ему почти совершенством. Вот бы вернуться к морю в облике одной из этих птиц, но, разумеется, фараону такое не пристало. К тому же фараоны никогда не возвращаются. Потому что никогда не уходят.
* * *
— Ну и что это? — спросил Теппик.
— Попробуй, — предложил Чиддер, — просто возьми и попробуй. Больше такой возможности тебе не представится.
— Жалко портить, — поделился Артур, пристально разглядывая изысканный узор на своей тарелке. — А что это за красные штучки?
— Всего-навсего редиска, — снисходительно пояснил Чиддер. — Суть не в ней. Ну, смелее.
Теппик взял маленькую деревянную вилку и покосился на тонкий, как папиросная бумага, белый кусок рыбы. Шеф-повар, ответственный за сквиши, глядел на него внимательно и умиленно, как на младенца, совершающего первые, робкие шаги. Остальные посетители ресторана — тоже.
Теппик осторожно положил в рот кусочек, рыба была солоноватой и на вкус отдавала резиной с легким запахом канализации.
— Нравится? — заботливо спросил Чиддер. Сидящие за соседним столом зааплодировали.
— Специфическое, — согласился Теппик, продолжая жевать. — Что это?
— Глубоководная рыба-шар, — гордо промолвил Чиддер.
— Не бойся, — поспешно добавил он, видя, что Теппик с многозначительным видом отложил вилку — Это совершенно безопасно. Желудок, печень и пищеварительный тракт удалены, вот почему это блюдо столько стоит, оно по силам только первоклассному повару, это лучшее, самое дорогое блюдо и мире, люди посвящают ему поэмы…
— От одного вкуса можно взорваться, — пробормотал Теппик, стараясь держать себя в руках.
Однако рыба, видимо, и впрямь была правильно приготовлена — в противном случае Теппик уже превратился бы в рисунок на обоях. Он осторожно потыкал вилкой мелко нарезанные корешки, изображающие гарнир.
— А после них что бывает?
— Ну, если их неправильно приготовить, то через шесть недель они вступают в реакцию с желудочным соком. Исход — летальный, — сообщил Чиддер. — Ты уж извини. Отмечать так отмечать, вот я и решил заказать все самое дорогое.
— Вижу, вижу, — кивнул Теппик. — Рыба и чипсы для настоящих мужчин.
— А уксус здесь есть? — спросил Артур с набитым ртом. — И немного горохового пюре для полного удовольствия.
Зато вино было хорошее. Не какое-то там невероятное, нет. Не знаменитого коллекционного разлива. Зато теперь стало понятно, почему у Теппика весь день болела голова.
Вино было беспохмельное. На первый взгляд, его друг заказал четыре бутылки самого обыкновенного белого вина. Но стоило оно так дорого потому, что виноград, из которого оно было сделано, еще не успели посадить.
* * *
Свет в Плоском мире движется медленно, неспешно. Он никуда не торопится. Да и куда торопиться? При скорости света все точки в пространстве равны.
Царь Теппицимон XXVII следил, как золотой диск плывет над Краем мира. Журавлиный клин протянулся в тумане над рекой.
«В чем-чем, а в пренебрежении своими обязанностями меня упрекнуть нельзя», — подумал царь. Никто никогда не объяснял ему, как заставлять солнце всходить, реку — разливаться, пшеницу — расти. Да и кто мог объяснить ему это? В конце концов, это ведь он — бог.
Так Теппицимон и жил, отчаянно надеясь, что все в окружающем мире будет происходить само собой. На первый взгляд казалось, что фокус удался. Однако основная беда заключалась в том, что, если все вдруг перестанет происходить, он не сможет ответить, почему так случилось. Его непрестанно посещал один и тот же кошмар: верховный жрец Диос будит его, трясет за плечо — пора вставать, утро, но никакого утра нет, повсюду во дворце горят огни, а разгневанная толпа ропщет под беззвездным небосводом и люди выжидательно глядят на него…
— Извините, — вот и все, что он мог бы им ответить.