— «Северный Вестниииииик»!!! Восьмой номееееееер!!! — завопил Бенедикт. Рванулся, толкнув Кудеяр Кудеярыча; тот споткнулся, ударился о стену; падая, уперся рукой; стена подалась и оборотилась полкой, полка рухнула и посыпалась, и се, — раскрылась взгляду палата большая-пребольшая, по стенам все шкафы да полки, а в палате столы без счету, книгами завалены, а у главного стола, в полукольце тысячи свечей, тубарет высокий, а на тубарете сам Федор Кузьмич, слава ему, с письменной палочкой в деснице; личико к нам оборотил и ротик разинул: удивился.
— Почему без доклада? — нахмурился.
— Слезай, скидавайся, проклятый тиран-кровопийца, — красиво закричал тесть. — Ссадить тебя пришли!
— Кто пришел? Зачем пропустили? — забеспокоился Федор Кузьмич, слава ему.
— «Кто пришел», «кто пришел»! Кто надо, тот и пришел!
— Тираны мира, трепещите, а вы мужайтесь и внемлите! — крикнул и Бенедикт из-за тестева плеча.
— Чего «трепещите»-то? — Федор Кузьмич понял, скривил личико и заплакал. — Вы чего делать-то хотите?
— Кончилась твоя неправедная власть! Помучил народ — и будя! Сейчас мы тебя крюком!
— Не надо, не надо меня крюко-ом! Крюком больна-а!
— Ишь ты! Он еще будет жалкие слова говорить! — закричал тесть. — Бей его! — И сам ударил наотмашь. Но Федор Кузьмич, слава ему, горошком скатился с тубарета и отбежал, так что попал тесть по книге, и книга та лопнула.
— Зачем, зачем вы меня ссаживаете-е-е-е?
— Плохо государством управляешь! — закричал тесть страшным голосом. Бросился с крюком к Набольшему Мурзе, долгих лет ему жизни, но Федор Кузьмич, слава ему, опять нырнул под тубарет, оттуда под стол, и перебежал на другую сторону горницы.
— Как умею, так и управляю! — заплакал с той стороны Федор Кузьмич.
— Развалил все государство к чертовой бабушке! Страницы из книжек выдираешь! Лови его, Бенедикт!
— У пушкина стихи украл! — крикнул тоже и Бенедикт, распаляя сердце. — Пушкин — наше все! А он украл!
— Я колесо изобрел!
— Это пушкин колесо изобрел!
— Я коромысло!..
— Это пушкин коромысло!
— Я лучину!..
— Вона! Еще упорствует…
Бенедикт бросился ловить Федора Кузьмича с одной стороны стола, тесть кинулся в обход с другой стороны, а Набольший Мурза, долгих лет ему жизни, опять нырнул под стол и перебежал назад.
— Не трогайте меня, я добрый и хороший!
— Юркий, гнида! — закричал тесть. Рукой о стол оперся и прыгнул, прямо одним прыжком столешницу перемахнул. Федор Кузьмич, слава ему, визгнул, порскнул под шкаф и забился там в глубину куда-то.
— Лови его! — хрипел тесть, шаря и тыкая крюком под полками. — Уйдет! Уйдет! У него тут ходы всюду прорыты!
Бенедикт подбежал на подмогу. Вместе, мешая друг другу, тыкали крюками, шарили, запыхались.
— Чего-то держу, вроде попался… Ну-к, ты помоложе, нагнись погляди… Не подцепить никак… Он, нет?..
Бенедикт встал на четвереньки, завернул голову под шкаф, — темно, клочья какие-то.
— Не видать ничего… Кудеяр Кудеярыч, вы бы посветили!
— Выпустить боюсь… Ну-ка, крюк перехвати у меня… Ч-черт, не пойму…
Бенедикт перехватил крюк; тесть встал на карачки, пустил под шкаф свет, кряхтел.
— Пылишша… Не видать ничего… Пылишшу развел…
Под крюком дернулось, вроде как одежда треснула, Бенедикт тыкнул с поворотом, но поздно: туку-туку-туку, — мелкие шажочки перебежали вдоль стены за полками куда-то вглубь палаты.
— Упустил, черт! — крикнул тесть с досадой. — Учил ведь тебя, учил!
— А чего всегда я!.. Вы сами за одежу зацепили!
— Придавить надо было! Где он теперь… А ну, выходи, Федор Кузьмич! Выходи по-хорошему!
— Нечестно, нечестно! — крикнул Федор Кузьмич, слава ему, из-под полок.
— Там он! Давай!
Но Федор Кузьмич опять перебежал.
— Не надо меня ловить, маленького такого!..
— Тыкай!.. Тыкай сюда, тудыть!..
— Почему настаиваете?.. Уходите отсюда! — пискнул Федор Кузьмич из третьего места.
— …Плохие люди! — крикнул из четвертого.
Тесть озирался, Бенедикт озирался, вытянув шею, склонив голову, — вот шуркнуло под дальним шкафом; повернул голову к дальнему шкафу; вот прошелестело под полками; мягким длинным прыжком Бенедикт прыгнул к полкам; если закрыть глаза, звуки лучше слышно; закрыл глаза, поводил головой из стороны в сторону; еще бы уши прижать, — совсем хорошо бы: ноздри раздулись, — можно и по запаху… где он пробегает, там его запах… Вот он!
— Вот он! — крикнул Бенедикт, прыгая, наваливаясь и крутя крюком; под крюком пронзительно, тонко завизжало. — Держу-у-у-у!
Лопнуло что-то; звук такой тихий, но отчетливый; на крюке напряглось и обмякло. Бенедикт крутанул и выволок из-под полки Набольшего Мурзу, долгих лет ему жизни. Тельце чахленькое, а сколько возни было. Бенедикт сдвинул колпак, обтер рукавом нос. Смотрел. Видать, хребтина переломилась: головка набок свернута, и глазки закатимши.
Тесть подошел, тоже посмотрел. Головой покачал.
— Крюк-то запачкамши. Прокипятить придется.
— Ну а теперь чего?
— А счисть его вон хоть в коробку.
— Руками?!
— Зачем руками? Боже упаси. Вон бумажкой давай. Бумажки-то тут полно.
— Э, э, книги не рвите! Мне читать еще!..
— Тут без букв. Картинка одна.
Тесть вырвал портрет из книжки, свернул кульком, руку просунул и счистил Федора Кузьмича, слава ему, с крюка. И крюк обтер.