— Тетеря! — крикнул в дверь. — Поди сюда.
Перерожденец охотно забежал в избу: тепло в избе.
— Тетеря… Вот баба помре. Сослуживица… Сослуживицу пришел навестить… Вот прямо сейчас и помре. Что делать-то надо?.. А?..
— Так, — засуетился Тетеря, — руки ей на груди сложи крестом… вот эдак… да не так!.. где у ней грудь-то?.. хрен ее знает… должна быть пониже головы… руки — крестом, в руки, конечно, икону; глаза закрыть… где у ней глаза-то?.. а, один есть! Спартак — ЦСКА, один — ноль; челюсть подвязать; где у ней челюсть-то?! где че… — неважно; вот так пущай лежит, а ты, значит, народ созывай, пирогов, блинов, всего напеки, и главное чтоб выпивки до хуища.
— Хорошо, иди, дальше я знаю.
— Винегрету главное, винегрету побольше! Красного, знаешь, с лучком! Эх!
— Вон отсюда!!! — заорал Бенедикт.
…Сложил руки крестом, если это у ней руки, глаз закрыл… надо бы камушком? — откуда зимой камушек! — теперь икону? Это что они на бересте рисуют? идола-то?
Мышиная синеватая свечка трепетала на столе; это еще Варвара зажигала свечку; отворил печную заслонку, там полешки: огонек перескакивает, пляшет; это Варвара совала полешки в печку; разожгла огонь, — и горит он в пустоте, а ее и нету. Подбросил еще щепочек, чтоб огонь гудел, чтоб свету в избе больше было.
На столе — берестяные листы стопочкой, письменная палочка, чернильница: сама ржавь на чернила варила, свои палочки ладила, любила, чтоб все аккуратно… Домашнее, — говорила, — оно лучше казенного. Приходите, говорит, ко мне на суп, разве казенный суп с домашним сравнишь?.. Не зашел, гребешков ее побоялся…
Ах, этот миг, ах, горькое борение…
Пусть пиво бродит в бочке вместе с солодом;
Ведь жизнь могла быть — чистое парение, —
Но небо пролилось дождем и холодом…
Бенедикт заплакал.
Слезы защипали глаза, быстро-быстро набрались, перелились через край, потекли, налились в бороду. Утерся рукавом. Добрая была. Чернила всегда свои давала, если у тебя вышли. Слова объясняла. Конь, — говорит, — это не мышь, — золотые слова. Идола ей в руки…
Хлюпая носом, Бенедикт сел за стол, взял бересту, повертел. Идола надо… Размял письменную палочку — а давно в руках не держал, — обмакнул в чернила. Идола. Как его рисовать-то…
…Головку вывел ссутуленную. Вокруг головки — кудерьки: ляп, ляп, ляп. Вроде буквы «С», а по-научному: «слово». Так… Нос долгий. Прямой. Личико. С боков — бакенбарды. Позакалякать, чтобы потолще. Точка, точка, — глазыньки. Сюда локоть. Шесть пальчиков. Вокруг: фур, фур, фур, — это будто кафтан.
Похож.
Вторнул ей идола в руки.
Постоял, посмотрел.
Вдруг будто что вступило в грудь, ворвалось, лопнуло, как бочка с квасом: зарыдал, затрясся, зашелся, завыл, — матушку вспомнил? жизнь свою? весны былые? Острова в море? непройденные дороги? птицу белую? ночные сны? — спроси, не ответит никто!.. — высморкался, надел шапку.
…Да! Да. Так чего я приходил-то?.. А, книга!.. Где же книга у нее? Бенедикт стал на коленки и заглянул под лежанку, светя свечкой. Вот короб-то этот. Выволок, порылся — бабья дрянь, ничего ценного. Нет книги. Еще посветил — пусто, мусор обычный. Руку глубоко запустил, все обшарил, — ничего.
На печи. Нету.
За печью. Нету.
Под печью. Нету.
В чулане, — посветил, — одна ржавь; ловкой рукой подхватил крюк, — насколько ж крюком сподручнее! — протыкал все насквозь, — нету.
Стол — может, ящик какой, — нету; тубарет — двойное дно? — нету; постоял, обводя избу глазами; сарай! — выбежал со свечой в сарай; то же. Бани у нее нет, некому было баню сложить. Вернулся в избу.
Матрас!!! Запустил руки под Варвару; мешала; прощупал весь матрас; мешала; стащил ее на пол, чтоб не мешала; прощупал матрас, подушку, протыкал крюком; перебрал торопливыми пальцами одеяльце, перинку вороньего пера, — ничего.
Чердак!!! Где лаз-то? Вон там; полез на тубарет, второпях немножко толкнул Варвару-то, идол выпал из рук; нагнулся, вторнул идола в Варварину середину.
На чердаке — ничего. Только лунный свет лежит рваной полосой, просунулся через слуховое оконце.
Надо бы забить: год високосный, мало ли…
Луна светит, ветер дует, облака идут, деревья качаются. В воздухе водой пахнет. Опять весна, что ли? И пустота, и бессмысленность, и шорох какой-то, — сенная труха с потолка сыплется, крыша рассыхается. Нет, еще что-то.
А! — мыши шуршат. Шуршат мыши. Мыши у ней в избе. Жизни мышья беготня.
Что — прелесть ее ручек!..
Что — жар ее перин!.. —
Давай, брат, отрешимся,
Давай, брат, воспарим!
…Бенедикт вернулся к саням; перерожденец посмотрел с вопросом. Бенедикт размахнулся ногой и бил, бил, бил Терентия Петровича, пока не онемела нога.
Ер
Есть хорошее правило: скотину в дом не пускать, не приучать. Собаке во дворе конуру ладят, пущай там и сидит, хозяйство сторожит.
А если какой голубчик ее пожалеет, — дескать, мерзнет псина, али что, — пустит ее в дом на зиму, — нипочем собака в конуру не вернется, ей уж в избе понравилось. Чуть отвернешься, а она опять норовит в дверь протиснуться.
Правило научное, для всякой твари верно; то же и с перерожденцами. Перерожденцу место где? — в хлеву. Потому как есть он скотина, а скотина должна водиться на скотном дворе, само название подсказывает за это.