Ополоумевшие Прежние выпрягали перерожденца, снимали оглоблю, заводили в избу; Бенедикт плюнул.
— Вожжи ваши позвольте, я помогу… На гвоздь вешайте…
— Шкуру попрут! Шкура без присмотра! — кинулся к саням Бенедикт, и вовремя: двое голубчиков уже сворачивали медвежью шкуру в ковер, взваливали на плечо, а и всякий бы так сделал, — что же: посередь улицы такое добро без хозяина распластамши! Завидев Бенедикта, бросились с ковром в переулок. Догнал, побил, отбил добро, запыхался. У-у, ворье!
— …я домой пришел, все культурно, полы польским лаком покрыты! — разорялся пьяный Тетеря. — Разулся, сразу в тапки, по ящику фигурное катание Ирина Роднина! Двойной тулуп… Майя Кристалинская поет. Тебе мешала, да?
— Я… — возражал Лев Львович.
— Я, я! Все «я»! «Я» — последняя буква алфавита! Распустились при Кузьмиче, слава ему! Всех распустил, карла гребаный! Книги читают, умные все стали! Небось при Сергеиче бы не почитали!..
— Но помилуйте!.. позвольте! — рвались наперебой Лев Львович с Никитой Иванычем, — при Сергей Сергеиче был полный произвол!.. — потоптал права личности!.. — аресты среди бела дня!.. — вы забыли, что больше трех запрещали собираться?.. — ни петь, ни курить на улицах!.. комендантский час!.. — а что было, если опоздаешь на пересчет?!.. — а форма одежды?..
— При Сергеиче порядок был! Терема отстроили! Заборы! Никогда выдачу со Склада не задерживали! Пайки на праздники, у меня паек пятой категории был, и открытка от месткома!..
— Вы путаете, вы путаете, открытки, — это было до Взрыва!.. Но, — вспомните, — еще каких-нибудь сорок лет назад запрещали частный излов мышей!
— …кооператив в Скообл… в Свиблове, — заплетался языком Тетеря, — от метро пять минут. Район зеленый, понял? Мы не рабиновичи, чтоб в центре жить!.. И правильно вас всех сажали!
— Позвольте… мы же говорим о Сергей Сергеиче!..
— …очки напялят и расуждать! Не позволю… крапивное семя! Вдарить монтировкой… Не тряси бородо-о-ой! Абрам! Ты абрам! Тебе от государства процент положен, и соблюдай!.
.
— …очки напялят и расуждать! Не позволю… крапивное семя! Вдарить монтировкой… Не тряси бородо-о-ой! Абрам! Ты абрам! Тебе от государства процент положен, и соблюдай!.. е-мое… а не с иностранцами хвостом вертеть…
— Но…
— Расплодились, бля! Два процента вам быть велено!.. чтоб у трудового народа на шее не засиживался!.. Кто все мясо съел? Эпштейн! А?! Сахар скупили, а мы белое из томат-пасты гони, да? Так?.. Гитлер ты! Жириновского на тебя нет!
— Но…
— …сыну костюмчик васильковый чистсшщч… чистошерстяной!.. А ты сговорился Курилы Рейгану продать!.. Ни пяди!..
— Терентий Петрович!
— Сказал: ни пяди!.. Курилы не отдадим… А столбы свои в задницу себе засунь! Развели музей в государстве, паразиты! Бензином вас всех… и спичку!.. и ппппппарламент ваш, и книжки, и академика Ссссссахарова! И…
— А вот тебе, скотина! — вдруг ударил наотмашь багровый Лев Львович. — Не трогай Андрей Дмитрича!!!
Никакого Андрей Дмитрича в избе не было; а это бывает, когда лишку выпьешь: в глазах все как бы двоится, и из углов фигуры неведомые, али лица смотрят; смигнешь, — и нету их.
— Мерзавец! — кричал и Главный Истопник. — Вон отсюда!
— Не тро-ожь! — бушевал Тетеря, отбиваясь мохнатыми локтями. — Русских бью-у-ут!
— Урка!.. Беспредел!.. Вяжи его!
Повалили стол, покатился жбан; Бенедикт тоже накинулся, помогал вязать вожжами пьяную скотину; скрутили, выбросили наружу, наподдали пинка напоследок.
— …в Свиблове смеситель хромированный стоял! — неслось из метели. — А у вас ничего на хер не стоит, у пидарасов!..
Если этот смирный, каков же Потап?
Ша
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем…
— При Сергей Сергеиче порядок был, — сказал Бенедикт.
— А то! — отозвался тесть.
— Больше трех не собирались.
— Ни в коем случае.
— А сейчас все умные стали, книги читают, распустились. Федор Кузьмич всех распустил, слава ему.
— Золотые слова! — обрадовался тесть.
— Сергей Сергеич заборы отстроил, а сейчас что?
— Верно!
— Всюду дырья, плетень повален, народная тропа укропом поросла!
— И не говори!
— Самая пустая трава, ни вкусу от нее, ни запаху!
— Ни самомалейшего.
— На пушкина исподнее вешают, наволочки, а пушкин — наше все!
— Все до нитки.
— Это ж он стихи написал, а вовсе не Федор Кузьмич!
— Ни в коем разе.
— Он выше александрийского столпа!
— И-и, мил человек, куда до него столпу!
— А Федор Кузьмич, слава ему, мне по колено ростом будет! А туда же, — Набольший Мурза, долгих лет ему жизни! Оленьке на коленки садится, как у себя дома!
— Ну, ну!..
— А что «ну»?..
— Думай дальше!
— Чего думать?
— Что тебе сердце подсказывает?..
Ничего сердце Бенедикту не подсказывало, темно было в сердце, как в избе зимой, когда свечи все вышли, наощупь живешь; была где-то свечка запасная, да поди найди ее в кромешном мраке!
Шаришь, шаришь руками, а руки-то, — они слепые, пугливые: найдешь невесть чего, обтрогаешь, не видючи, душа-то и обомрет: что это?! А?! Отроду такого в избе не водилося! Что это?!
Со страху все внутри вдруг как оборвется! Отбросишь это, чего общупывал-то… Стоишь, замерев, вздохнуть боишься… Боишься шагнуть… Думаешь: сейчас ступлю, да и попаду ногой на ЭТО…