Шум игрушечных сражений наплывал, обволакивал, автомашины, низко осевшие, повисли, съехав на обочину, на краю сточных канав, спущенные шины торчат из?под кузова, словно башмаки, — напоминают сидящих на корточках людей. Свистящие снаряды означают смерть, но только означают. Вспомнилось выступление одного писателя, в Гамбурге, в самый разгар кампании против войны американцев во Вьетнаме. Голос писателя иногда взвивался и переходил в завывание, с особой ожесточенностью он произносил слова «замешательство», «гнев», «возмущение». Если память не подводит, тогда слово «замешательство» и в самом деле заставило его почувствовать замешательство, а вот рассказ о зверствах американцев скорей вызвал недоумение, потому что был заранее тщательно выстроен и изобиловал патетическими возгласами. Вот и сейчас он снова очень ясно почувствовал «замешательство», хотя все пережитое вчера уже ушло в прошлое, стало далеким и поблекшим, словно обо всем этом он прочитал в газете.
Чтобы сократить путь, он свернул на поперечную улицу, но слишком рано. Теперь, значит, опять налево, а потом направо. Почти на всех окнах шторы затемнения, пробивавшийся кое?где свет казался скудным и тусклым. Мимо промчались два автомобиля, тот, что впереди, непрерывно гудел. Может быть, водитель сигналит, чтобы позвать на помощь, подает знак, что его преследуют. Может быть, его догонят, заставят остановиться и убьют. Прежде чем повернуть направо, Лашен остановился и быстро скользнул к стене — впереди, напротив одного из домов, стояла группа вооруженных людей. Конус света, прожектор, медленно обшаривая фасад, проникал сквозь занавеси и шторы затемнения, освещал комнаты. Лашен увидел лампу под потолком, верхнюю часть шкафа. Медленно попятившись, он отступил и дальше пошел другой дорогой. Послышались крики, щелкнул выстрел, где?то совсем близко. Впереди взлетела ракета, часть улицы озарилась ярким светом, он быстро пробежал по освещенному отрезку, и снова вокруг сгустилась безопасная тьма, которая была еще чернее и непрогляднее, чем раньше.
Послышались крики, щелкнул выстрел, где?то совсем близко. Впереди взлетела ракета, часть улицы озарилась ярким светом, он быстро пробежал по освещенному отрезку, и снова вокруг сгустилась безопасная тьма, которая была еще чернее и непрогляднее, чем раньше.
Лампочка над входной дверью горела, в одном окне теплился свет. Лашен пригнулся и бесшумно взбежал по ступенькам. Постучав в дверь, почувствовал слабость, но решил, что стоять на свету все же лучше, на тот случай, если на крыше соседней многоэтажки сидят снайперы. В доме не раздавалось ни звука, но дверь открылась; Ариана, увидев его, улыбнулась.
— Ариана, — выдохнул он, — извини, пожалуйста.
Она и правда улыбалась. Только в доме, когда он вошел и сел, принялась его упрекать: почему не отнесся всерьез к ее просьбе — не нарушать ее одиночества. Она же выразилась, кажется, достаточно ясно, — эти слова неприятно резанули и вообще прозвучали как?то неуместно. Она снова заговорила: ей надо побыть одной, нет, не по?настоящему одной, ты же понимаешь… И снова улыбнулась.
Почему она держится так, словно что?то изменилось? Почему допускает, что он чувствует себя лишним, каким?то незваным гостем? Ясно же, приветливостью она только старается скрыть свое равнодушие. А когда сказала, что из?за ребенка у нее, с самых первых дней, полностью изменилось отношение к жизни, что многое, что она раньше считала вполне обыденным, предстало в новом свете и многие склонности, многие чувства уже не кажутся ей столь важными или вообще какими?то исключительными, что исключительным в ее жизни теперь является только ребенок, — Лашена бросило в жар. Он был совершенно не готов встретить такой решительный отказ. И стало стыдно — неужели ждал чего?то другого, чего?то большего, чем та роль, которую она отвела ему, сказав все это?
Может быть, устала, ведь ребенок отнимает у нее силы без остатка, и мысль о близости с тобой внушает ей страх, да, ее страшит жизнь с тобой, жизнь, которую ты заранее расписал себе во всей красе, о чем она, конечно же, догадалась.
Ариана сказала, что в ближайшие дни обдумает все, что касается ее самой и его. Зачем лгать? Она же, без сомнения, давно все обдумала, и обдумала хорошо.
— Скажи мне правду, — попросил он, — как я понял, ты больше не хочешь меня видеть?
— Да почему же? — Кажется, она искренне удивилась. — С чего ты взял? Ты мне очень нравишься, и быть с тобой мне приятно. Но я не понимаю, чего ты вообще хочешь от меня?
Что он мог ответить? Он знал: на этот вопрос у него есть несколько хороших ответов, он и ответил бы, но только не сейчас. Ариана стояла рядом, положив руку ему на плечо.
— Мне приятно, что мы с тобой познакомились. Но сейчас мне так хорошо с моим ребенком, это что?то исключительное, и я так этому рада, мне хочется продлить эту радость как можно дольше. А потом все опять пойдет по?старому, все будет совершенно нормально, и этому я тоже радуюсь, уже сейчас, заранее. Ну почему ты не хочешь меня понять? Кто ты вообще такой, почему позволяешь себе что?то требовать, на что?то претендовать? Ты же приехал сюда на время. И хочешь, чтобы в это время я себя полностью посвятила тебе, как будто эти несколько дней — вся моя жизнь? В общем, чего ты хочешь?