Фальшивка

— Ну да, да. — И Хофман сразу же опять обернулся к Руднику.

Отсюда, издали, война казалась неопасной, даже не совсем настоящей. Сюда лишь изредка долетали ее искры, и только. В местном филиале одной из авиакомпаний взрыв — подкинули взрывное устройство. В дни перемирия снайперами застрелены несколько человек. Иногда вечером случались нападения на прохожих, грабежи квартир. На улицах палестинские патрули. Жители квартала в вечерние часы сидят во двориках своих домов, в садах. Погода стоит теплая, ничего ужасного не происходит. В темное время лучше не высовывать носа на улицу. Сидя у окна в темной комнате, с несмолкающими переливами бесконечной музыки в ушах, в мозгу, во всем теле, он смотрел на красные сполохи огня в небе.

14

Началось радостное ожидание каких?то неведомых событий. В комнате было тепло, за окном разливалось мощное сияние утра, но когда он подошел к окну, лица коснулась, осязаемо тронув зрачки, холодная свежесть воздуха. Голубовато?льдистый воздух, закалка чувств в ударившем кверху жестком свете.

Он вернулся из холла, где прочитал последние телетайпные сообщения. В них даже не упоминалось о том, что палестинцы и мусульмане взяли Дамур в кольцо осады. В Ашрафие ночью до основания разрушен жилой дом, все шестеро жильцов погибли. На улице перед входом в «Коммодор» два мальчика?курьера собирали на мостовой какие?то клочки бумаги. Отвернувшись, не глядя, брезгливо подхватывали кончиками пальцев и совали в мешок для мусора.

Вчера вечером звонить Ариане было уже поздно. Он принял две капсулы хинина и хорошенько укутался одеялом. Зубы выбивали дробь, стиснуть их было невозможно, в конце концов он встал, единым духом выпил оба шкалика виски, как обычно стоявшие в холодильнике, и написал Грете новое письмо. Первое ведь так и не отправил. Вчера вытащил его из кармана, смятое, и кое?как пристроил на старое место — на столе у ножки лампы. Произошло важное событие, писал он, по этой причине моя жизнь, вероятно, изменится, а значит, изменится и твоя… А может быть, и нет, может быть, и не будет каких?то изменений, подумал он, и ты снова впадешь в свою прежнюю, давно осточертевшую всем летаргию… Если начистоту, писал он, я жду, я хочу серьезных, нет, радикальных изменений.

Письмо не останется без последствий, собственно, это письмо и есть серьезное изменение, оно раз и навсегда все непоправимо изменит. Впрочем, надежда на то, что Грета письма получит, довольно несбыточна. С утра он принял горячую ванну, после, весь мокрый, вспотевший, прилег в халате и лежал, пока лицо не перестало гореть. Это было совсем так же, как когда?то давно, когда мать заботливо укутывала его и приносила горячего чаю. В детстве он несколько раз болел тяжело, как сейчас, и лежал в постели такой же тихий, «хороший мальчик».

Утро и правда необычайно прекрасно, его омрачают, слегка, лишь твои собственные мысли. Бойцы сейчас спят сном ангелов в своих укрытиях, убийцы спят сном ангелов. Почему ты не такой, как любой из них? Откуда в тебе такая умиротворенность, почему ты вечно застреваешь на полпути, не в состоянии на что?то повлиять? Почему твои руки, твой мозг, твой нож, наконец, ни на что не способны? Силы ничтожно малы, словно их никогда и не было. Но ведь причина не в том, что ты в принципе не хочешь того, к чему стремятся те люди, и не в том, что ты чище, так как никогда не применял силу.

Тебя останавливают на полпути и примиряют со всем, что творится вокруг, только твои собственные размышления, твой мозг — в нем, в твоем мозгу, есть область бездействия, центр бессилия, отрешенности от любых событий. И в твоем состоянии виновны только твои собственные размышления об этом состоянии. Размышления о бездействии, о бессилии — это и есть начало бездействия и бессилия. Несомненно. Отныне — ни одной мысли. Пока ты тут едва не умираешь, размякнув как тряпка от своих мыслей, снайперы чистят винтовки и запасаются патронами. Жертвы — люди, которые погибнут сегодня ночью, уже встали, вышли на улицы, у них планы, им надо много чего сделать. И с теми и с другими ясность, вот только ты — не пойми кто, потому что для тебя все перестало быть реальным, потому что ты, едва узнав о чем?то, в следующую секунду приходишь к выводу, что все одинаково реально или одинаково нереально. Все существует и не существует. Ты сам себе подаешь знаки откуда?то с другой стороны. Сады цветут, солнце поднимается выше домов и заснеженных вершин. Хофман уже шныряет где?то в городе. Рудник прикидывает, какие выгоды принесут ему связи и знакомства, мелкий подонок, который даже не осознает, что давно отстал от жизни, реальной жизни, что его интриганство неуместно, несвоевременно. Рудник — комедиант на роль «кушать подано» — пустую роль. Ариана завтракает в одиночестве. Вчера вечером она не слишком долго ждала твоего звонка. А почему же не позвонил? Оставшись один, ты не чувствуешь, что она тебе близка. А если возле ее дома ударила ракета, сад взрыт снарядами, цветы смешаны с грязью, в буквальном смысле? Надо позвонить Ариане, а лучше — встретиться, немедленно. Грета. Она почти исчезла. Она существует, да, и ты это знаешь. Нет, опять не то — ты просто не хочешь о ней думать. А как же дети? Дети здоровы, тут не о чем беспокоиться. Кажется, сохранилось сильное чувство неловкости перед детьми, помимо ответственности. Но есть ли оно? Неизвестно, по правде говоря.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87