Кипарисы, прекрасные, темные, курчавые как мех, трава блестит сочной зеленью, на лужайке — плетеные кресла. Лицо Арианы светлеет среди светлых волос, лодыжки матово смуглы. На плечи она набросила покрывало. Он опустился на колени и обхватил ее руками. Ариана засмеялась и крепко обняла его, когда он хотел подняться.
— Настали великолепные дни, верно? — сказала она.
От этих слов он опешил и, в растерянности не найдя ничего лучшего, ответил:
— Ну да, будто в насмешку.
Она улыбалась спокойно, безоблачно:
— Понимаю, что ты хочешь сказать. Садись. Сюда садись, поближе. Ты прав. Похоже на насмешку, потому что зима на дворе и война идет. А мы живем как раньше, греемся на солнышке, не воюем, не бежим от войны, я к тому же почти не занята на работе.
— Все очень просто, — сказал он. — Если нам хорошо, значит, хорошо. И никаких «но». И перестань смеяться. Давай будем много ходить по городу. Мне бы очень хотелось.
Он сбросил ботинки и босиком прошелся по траве, нарочно ступая твердо, чтобы подстриженная трава колола пятки. Вот так, будто любопытная птица, чуть не вывернув шею, отошел от Арианы, потом мелкими шажками вернулся и рывком поднял ее со стула. Ловко выскользнув, она расстелила покрывало, улеглась и сказала:
— Я так рада, что ты тут, со мной. Но, если по правде, не беспочвенна ли эта радость?
— Никаких «но»!
— Когда ты уезжаешь?
— Момент истины?
— Почему бы и нет?
— Тебе очень надо это знать?
— Да нет, не очень, — сказала она.
Но, если по правде, не беспочвенна ли эта радость?
— Никаких «но»!
— Когда ты уезжаешь?
— Момент истины?
— Почему бы и нет?
— Тебе очень надо это знать?
— Да нет, не очень, — сказала она. — Совершенно незачем об этом спрашивать, мне вообще никогда не нужно было о чем?то знать. Я и о будущем не задумываюсь, понимаешь, не беспокоюсь о том, что меня ждет, просто не люблю этих мыслей. А вот из?за тебя начала об этом размышлять.
— Почему?
— Сама не понимаю! Вдруг появляется беспокойство, думаю: что же будет, когда ты уедешь. Ах, да чепуха это, не забивай себе голову. Я же понимаю, это неправильно. Все, хватит, ни слова больше!
— В Германию я, пожалуй, еще не скоро соберусь, — сказал он. — Германия, ну и словцо… Ты слышишь, как оно неприятно звучит? Германия! Будто стальное что?то, безрадостное, упрямое. Все еще погромыхивает, не может уняться.
— Так оставайся здесь, — усмехнулась Ариана. — Станешь арабом, как я.
Он засмеялся в ответ, а все же на долю секунды похолодел от испуга. Взяв за руку, она с усмешкой заглянула ему в глаза, потом — точно, он не ошибся — разочарованно выпустила руку.
— Можешь не опасаться, — сказала она. — Я никогда не буду тебя удерживать.
Его бросило в жар, на лбу выступил пот, щеки горели. Как она осторожна.
— Я ведь понимаю, — продолжала она, — у тебя своих проблем выше головы, зачем же вникать еще и в мои проблемы. В сущности, ты ведь ничего не хочешь обо мне узнать, вот даже сейчас, рядом со мной, ты предпочитаешь оставаться в одиночестве.
Он стиснул зубы, чувствуя, что иначе от удивления разинет рот. Попытался взять насмешливый тон:
— Надо же! Раскусила. Ну и ну, я просто растоптан, побит и парализован, так что ни на что теперь не отважусь.
— А до сих пор ты на что?то отваживался? — Она отвернулась, и он не мог видеть ее лицо. Напала страшная нерешительность — лишь после долгой паузы он с трудом проговорил:
— Ариана, я думал, не надо на что?то отваживаться, я не хотел отваживаться, не хотел чего?то вымученного или убеждать тебя в чем?то, что связано со мной, объяснять что?то тебе и себе. Я думал, все хорошо как есть. Но конечно, не хорошо, да, конечно, не хорошо. Как есть — не хорошо. Но я не понимаю, зачем же, зачем ты пытаешься поймать меня? Я ведь все время думаю, все время, мучительно, о том, что чувство, которое просто появилось и есть, наверное, ничего не стоит. Может быть, надо стараться, трудиться ради чувства?
— Думаю, да, — сказала она. — Но я о другом. Неужели ты не можешь освободиться, перестать все время ощущать страх? — (Она говорит о трусости твоего сердца.) — Почему ты не в силах отказаться от своего метания, шараханья? — (Да?да, твоя дурацкая дерготня!) — И не бояться, избавиться от страха, что, отказавшись от этого, ты всего лишишься. Останется что?то другое, поверь, что?то неожиданное. Не кури так много. Вот и сейчас ты не можешь вылезти из своей скорлупы, ты же всегда, ты же вечно прячешься под скорлупой.
Непонятно — что с ним такое? Побит, разочарован или неприятно удивлен? Ариана вдруг перестала быть взрослой, спокойной белокурой женщиной, рискованно самостоятельной, она внезапно перестала понимать все без каких?то особенных слов и не могла подняться выше обиды, которую он мог бы ей нечаянно причинить. Но он же любит, и как любит, ее золотистую кожу, а ей теперь нужно что?то другое, да и не что?то, а, наверное, все; хорошо, но ведь к ним?то, к ним двоим, все не имеет ни малейшего отношения. Он чуть не взвыл в голос, но тут же понял, что готов считать, будто произошло нелепое недоразумение.
Больше всего хотелось сказать: оставь, оставь меня в покое, дай мне быть таким, какой я есть, и ты тоже будь сама собой, не старайся стать другой, я не хочу ничего другого. Все во мне — сплошная безнадежность, я фаталист, причем фатализм мой заразителен, но ведь я здесь, я с тобой.