— Совершенно не понимаю, из?за чего ты злишься. Тебя?то лично что обидело?
— Сегодня в полдень мы должны были ехать в Дамур с военной автоколонной палестинцев.
— Тебе позвонили?
— Халеб оставил информацию у портье. Не позднее четырнадцати часов мы должны были прибыть в штаб?квартиру палестинцев на улице Мазра.
— А что, Халеб упомянул в своей информации, что речь идет о Дамуре?
— Интересно, о чем еще, по?твоему, могла идти речь?! Ты, что ли, не слышал, что их артиллерия лупит с гор по Дамуру? — Хофман покачал головой, на его лице была тупая злобная улыбка.
— А что, Халеб упомянул в своей информации, что речь идет о Дамуре?
— Интересно, о чем еще, по?твоему, могла идти речь?! Ты, что ли, не слышал, что их артиллерия лупит с гор по Дамуру? — Хофман покачал головой, на его лице была тупая злобная улыбка. — Он сказал, что теперь проехать в Дамур по дороге вдоль моря невозможно, причем до города не добраться ни с севера, ни с юга. Значит, остается один путь — через горы, а это дольше. И везде в горах полным?полно вооруженных людей, то ли военных, то ли каких?то разбойников?бандитов. Они не станут спрашивать, на чьей ты стороне. Но ты же у нас молодец, — съязвил Хофман, — ты ни на чьей стороне. В общем, я договорился. Завтра утром, в семь, мы должны быть на улице Мазра. Оттуда пойдет новая транспортная колонна, они должны доставить оружие в Бейт?эд?Дин, а может, и дальше. Мост через Нахр?эль?Дамур взорвали, ну значит, от реки пешком придется топать. Надеюсь, мы не опоздаем. А если опоздаем, что ж, опять будешь из пальца высасывать всю историю или спишешь с американцев.
— Меня это не касается. — Рудник откинулся на спинку стула. Лашен и Хофман, оба как по команде поверулись к нему. — Ваш друг, — сказал Рудник, — сердится только потому, что ему самому пришлось просить и обо всем договариваться. Я ездил с ним в штаб ООП и смог, скажу без ложной скромности, кое?чем помочь. Я вам уже говорил, господин Лашен, у меня в этой стране очень хорошие связи, и я всегда рад, если при моем посредничестве перед вами откроются кое?какие двери. Но вам решать, что вас интересует и о чем вы предпочли бы не сообщать вашим читателям.
Лашен от смущения только бормотал «да?да» и ухмылялся. Вот педанты, своими упреками они здорово его пристыдили, и он не мог даже разозлиться. Хофман сидел отвернувшись и вообще с таким видом, словно он с удовольствием предоставил Руднику выполнять всю грязную работу. В этом смысле Хофман, конечно, оценил старика абсолютно правильно, понял, что тот с удовольствием берется за грязные делишки и с особенным удовольствием — ради других людей, которые настойчиво просят, чтобы он сделал грязную работу вместо них. Итак, старикан на побегушках у Хофмана, так же как у его превосходительства Тони; возможно, он на побегушках и у Халеба, причем уже давно, да, несомненно, Рудник — человек Халеба.
— Между прочим, — сказал Рудник, — в Маслахе вчера вечером состоялась карательная акция. Убито пятнадцать мусульман. Минимум пятнадцать. Эти парнишки из «фаланги» ни с кем не чикаются. Вот, посмотрите?ка, снимки сделал сирийский фоторепортер. Я ими разжился не просто так, а чтобы отдать вашему другу. Купил по эксклюзивной цене, за пять тысяч долларов. Господин Хофман уже позвонил в Гамбург и все согласовал насчет расходов.
Хофман покачивался на стуле. Он закрыл глаза и всем своим видом показывал, что не желает участвовать в разговоре. Рудник раскрыл на коленях папку с фотографиями и начал перебирать их. Лашен наклонился вперед и смог кое?что разглядеть, хотя и не все. Трупы на земле. Кто?то в маске поднял и держит двумя пальцами отрезанный член. Человек — нет, измочаленный, изодранный в клочья кусок мяса, летит в облаке пыли над землей, он привязан тросом, который прикреплен к джипу. Мужчины, кто?то в арабской, кто?то в европейской одежде, поставлены в ряд у какого?то дома, лицом к стене, руки за головой. В этом же кадре слева — стволы автоматов. Рудник пояснил: стена — это каменная ограда местной бойни. Не кажется ли вам, господин Лашен, что это символично? Дальше. Серия снимков. На них — двое из тех людей, обернувшиеся на охранников, расстреляны и сползают по стене на землю.
— Когда я первый раз увидел эти фотографии, — сказал Рудник, — мне чуть дурно не сделалось. Но надо уметь смотреть правде в глаза! Любой правде! Чтобы каждый понял, что такое реализм.
Но надо уметь смотреть правде в глаза! Любой правде! Чтобы каждый понял, что такое реализм. Мне кажется, журналисты должны понимать это очень хорошо.
Лашен содрогнулся — этот голос был хуже, чем сами фотографии. Потому что в голосе Рудника не звучали нотки садизма, наслаждения. В нем была лишь бесчувственная деловитость, и она вывела из себя Лашена; этот липовый принцип — никогда и нигде не закрывать глаза, что бы им ни предстало, эта самодовольная гордость тем, что ты способен смотреть широко открытыми глазами на все, что бы ни происходило вокруг, эта убийственная объективность, с которой такой вот человек, как Рудник, никогда не поддастся искушению себя самого поставить на место умирающего, убитого, увидеть пустоту, небытие, в которое низвергнуты убитые, представить себе, что оно ждет, небытие, что оно готово поглотить тебя; или хотя бы на миг стать другим, отстраниться от своего собственного взгляда на вещи.