Аршак растерялся. Вместо того, чтобы объяснить, _ч_т_о_ _и_ _п_о_ч_е_м_у_ происходит, как-то вмешаться в события, прийти на помощь, в конце концов, дядя вел себя самым предательским и подлым образом. «Да и дядя ли это, — вдруг похолодел Аршак, — может, подсунули куклу или там артиста? Но зачем, для чего?»
— Ничего хорошего, я так понимаю, ты мне говорить не собираешься, — интонации дяди неуловимо напоминали голос Кошкодава-Ракоеда, — и это понятно. Ничего хорошего там, где ты сейчас находишься, нет. Не было и не будет. Аминь! С меня хватит! Всю жизнь я был не на своем месте и не со своими людьми. Всю жизнь мне доказывали, что я говно, и кормили говном, уверяя, что это лучший в мире харч в лучшей из стран.
Не было и не будет. Аминь! С меня хватит! Всю жизнь я был не на своем месте и не со своими людьми. Всю жизнь мне доказывали, что я говно, и кормили говном, уверяя, что это лучший в мире харч в лучшей из стран. Пропади все пропадом, я возвращаю билет, можете им свободно подавиться. А если будет приставать эта скандалезная стерва, так ей и скажи: дядя, мол, шлет вам поклон и того же желает, и пусть она сдохнет от злости. Ты за меня не бойся, и за себя не бойся, тут все совсем другое и всем хватит места. Это не наркотики, не фантоматы Лема, не слег Стругацких… Не читал? Поищи в моих книгах, а еще лучше выброси все во двор и сожги. Все сожги! Ты хороший мальчик, но даже всей твоей заботы не хватит, чтобы одолеть тошнотворность бытия.
— Дядя, вы заболели, — шепотом сказал Аршак, — пойдемте домой.
— Заболел, — согласился дядя, — но домой не пойду. И тебе не советую.
— Вам здесь плохо будет, это же помойка какя-то…
— Помойка? Славно! Значит, здесь я как раз на своем месте, потому что место разумному человеку — клоака. Я и так всю жизнь был по уши в дерьме, и теперь вот в дерьме — но удовлетворен абсолютно. Улавливаешь разницу? Нет? Ну и ничего страшного. Меня съели. Точка. Крепко обнимаю и целую. С этими словами дядя собрался было лечь снова, но вдруг глаза его блеснули:
— А ты уходи отсюда, уходи, здесь тебе не место… — и тут неожиданно прижал палец к губам.
Аршак склонился к нему, и дядя еле слышно прошептал:
— Выпусти птицу, выпусти птицу…
Потом улыбнулся, выдернул щепку из зубчатки, лег, закрыл глаза и нажал на педали. Аршак попятился и сел на клавиши разбитого рояля. Вовремя отскочил — рояль медленно повалился набок, пирамида битых стульев с грохотом осыпалась. Дядя даже не вздрогнул.
В коридоре мальчик прислонился к стене и закрыл глаза. Пусть его бьют ногами, но он шага не сделает, пока этот мерзавец усатый не объяснит, что от него хотят и зачем мучают дядю. Кошкодав-Ракоед навис над ним, сочувственно сопел и молчал.
— Что вы от меня хотите? — выдавил из себя Аршак, когда молчание стало невыносимым, а сопение отвратительным.
— Сущей ерунды, — бодро ответил Кошкодав-Ракоед, — даже менее того. Я тебе при случае объясню. Сейчас не получится, слишком много стен, понимаешь? Впрочем, если тебе невтерпеж, пойдем, присядем, поговорим.
Он легонько подтолкнул мальчика вперед, и они двинулись по коридору. Аршак оглянулся на нишу. Там оставался дядя, но он готов был поклясться, что если вырваться из липких холодных рук злодея и снова заглянуть туда, то там не окажется ни дяди, ни нар, ни шлангов, свисающих к дяде, а возникает нечто другое, ужасное…
Аршак вырвал руку и бросился обратно. С разгона он чуть не проскочил нужную нишу, крутанулся и почти упал в разодранный проем.
Все оставалось на своих местах — дядя спал, но и во сне крутил педали, а в сосудах медленно всплывали пузырьки.
— Не веришь? — раздался голос над ухом, и холодные пальцы снова коснулись шеи. — И правильно. Не верь никому, не верь увиденному, не верь и мне. Потому что правда только одна: истинный король Аэндора ты!
В следующий миг грязные стены задрожали и рассыпались, исчез глупый рояль, хлам, мусор, исчез дядя и нары. Исчезло все.
ИЛЛЮЗИЯ
Потолок был расписан небом. Аршак сидел на высоком троне, и держал в руке сияющий жезл абсолютной власти. Трон возвышался в огромном зале, стены его терялись вдалеке. Зеленый, выложенный малахитом пол украшала золотая роспись. Каждый день ее истаптывали, стирали тысячи, десятки тысяч ног придворных, и каждую ночь пол искусно разрисовывали заново, никогда не повторяя рисунок.
Он знал, что каждое его слово, даже не слово, а мысль, и даже не мысль, а тень мысли приведут в движение бесконечные ряды разнообразнейших существ, выстроившихся там, внизу. И еще он знал, что достаточно пожелать — сгинут, расточатся и они, а воля его станет самодовлеющей и самореализующейся силой, не нуждающейся в посредниках и исполнителях.
А пока…
«Надо искать!» — подсказал кто-то невидимый почти неслышно. И он взмахнул жезлом — «искать всем!». Ряды смешались, закрутился небольшой смерч, и вскоре никого не осталось на малахитовом полу. «Но что искать?» — задумался было он, но голос укоризненно шепнул: «Владыке Аэндора не подобает вопрошение».
И тогда он ощутил в себе Знание, а когда перед внутренним взором вдруг появилась сияющая радужная пелена, тот же голос уже не вкрадчиво, а скорее испуганно, громко сказал: «Ах ты, черт, не с того конца…» — и снова прикосновение холодных пальцев.