В новых санях лежать неудобно, Донька не Илья, даже не подумала, как устроить раненых. Воняет не то гнилью, не то еще какой-то гадостью, сама Донька сидит нахохлившись, кажется, даже подремывает. Сначала попробовала было ворчать, но после Афониного окрика заткнулась.
— Афанасий, а сколько холопская семья может стоить?
— Смотря какая семья и какой торг. Когда много продают, то дешевле.
— Это понятно, когда товара много, он всегда дешевеет. Такая семья, которая выйдет по жребию тем, кто в последнюю очередь… Кстати, а почему очередь такое значение имеет? Ведь жребий же?
— Так уж обычай сложился. Жребии лежат в кувшине. Те, что похуже, — внизу, те, что получше, — сверху. Первым берет сотник, потом десятники, потом те, у кого серебряное кольцо, потом остальные по десяткам. Какому десятку раньше, какому позже — говорит сотник.
— Но доли же должны быть одинаковые?
— А они и есть одинаковые, почти.
Какому десятку раньше, какому позже — говорит сотник.
— Но доли же должны быть одинаковые?
— А они и есть одинаковые, почти. Ну вот взяли мы, к примеру, десяток коней. Все кони строевые, тягловых нет. Все привычные под седлом в бой ходить. Нет ни раненых, ни хромых, ни старых. Но все равно совсем одинаковых-то коней не бывает. Тот жребий, на который самый лучший конь выпадет, лежит сверху, а тот, на который самый худший, хотя тоже хороший, лежит внизу.
— Ну хорошо. Сколько будет стоить семья, на которую выпадет жребий простого ратника? Гривну будет?
— Нет, народу-то много, меньше.
— А доля «рухлядью»?
— Наверно, еще меньше. Тех, кто «рухлядью» взять захочет, много. Как бы и по две семьи на жребий не получилось.
— У тебя дружки, которые «рухлядью» будут брать, есть?
— Есть, а что?
— Договорись с кем-нибудь из них, чтобы взял «душами», а потом за гривну тебе продал. Гривну я тебе дам.
— Да ты что? — замахал руками Афоня. — Такие деньги! Не, Михайла…
— Лисовиново слово дороже! — с напором произнес Мишка. — Или брезгуешь?
— Да нет, что ты? Не уговорил, значит, деда?
— Не хочет он с Лукой ссориться. Меня завтра с утра в Ратное быстрым ходом отправят, ты присмотри, пожалуйста, за волокушей, где Чиф лежит. А как приедешь, сразу ко мне зайди.
— Спасибо, Михайла, я тебе… Донька! Убью, сука!
Мишка вывернул голову, чтобы посмотреть вперед, и поперхнулся от неожиданности: Донька, свесившись с передка саней, с самым невозмутимым видом справляла малую нужду.
Часть вторая
Глава 1
Первые числа апреля 1125 года. Село Ратное
Мишка, с непривычки неловко опираясь на костыли, стоял в углу двора старосты Аристарха Семеныча. Присесть было нельзя — по обычаю, сидеть сейчас могли только двое: сам староста за столом, на котором стояли широкогорлые кувшины с жребиями, и сотник — верхом, командирским оком оглядывающий собрание с высоты седла.
Находиться здесь Мишке вообще-то было не положено — на священнодействие распределения добычи допускались только строевые ратники да еще те из бывших строевых, кто в силу возраста или увечья уже не служил. Но и им сидеть не полагалось, способность выстоять на своих ногах затяжное мероприятие была неким свидетельством дееспособности и ценилась самими «нестроевиками» очень высоко.
Одновременно собрание ратников выполняло и функции сельского схода, решая попутно и другие вопросы жизни села, оттого-то так и было ценно право присутствия, а следовательно, и право голоса на этом мероприятии. Когда-то, в самом начале существования Ратного, на такой сход собирались практически все мужчины, поскольку все были строевыми ратниками. Но прошло уже больше ста лет, и жизнь брала свое: кроме изнывающих от любопытства баб, сидящих по домам, и детишек, несмотря на угрозу получить изрядную трепку, норовящих залезть на забор подворья старосты, за пределами «представительного органа власти» оставалось более полусотни вполне взрослых мужиков.
Стояли тоже непросто. Никакой аморфной толпы не было. Рядовые ратники кучковались вокруг своих десятников, обозники, из бывших строевых ратников, которых возраст или ранения заставили покинуть боевой строй, — вокруг Бурея, тоже имевшего права десятника, и только семеро человек — остатки невезучего десятка Акима — оказались неприкаянными и, видимо чисто инстинктивно, жались к десятку Луки Говоруна.
Староста что-то бубнил, отчитываясь о доходах и расходах сотенной казны, а народ позевывал и поеживался — поднялись ни свет, ни заря, потому что день предстоял хлопотный. Наконец финансовый отчет, из которого подавляющее большинство собравшихся поняло только то, что какое-то количество средств в казне есть, закончился.
— Об чем еще поговорить надо? — Староста традиционно откладывал главное событие напоследок: после получения жребиев собравшихся на месте уже не удержишь никакими силами. — Кто чего сказать или спросить хочет?
— А что здесь малец делает?
Бурей, как и в прошлый раз, даже не повернулся в Мишкину сторону, впрочем, ни на кого другого он тоже не смотрел, прогудел свой вопрос себе в бороду, словно размышлял вслух.
— Отрока Михайла привел девятый десяток. — Аристарх повернулся к Говоруну. — Лука, отвечай!
— Отрок Михаил был послан в дозор вместе с моими людьми…