— А у меня с тех пор к непогоде копчик ноет… — жизнерадостно вторил Федор. — Да-а, а Славке тогда ребро сломали…
— Ага! — подхватил Корней. — А он им в отместку, когда они перед отъездом молебен заказали, попу в кадило навозу подсыпал! Как и исхитрился-то? Вонища была!
— А помнишь, Кирюха, как Славка тебя с Аграфеной ночью из города выводил? Головами ведь рисковали… А! — Федор махнул рукой, опрокинув что-то из посуды. — Молодые были, все нипочем!
— Да… молодые… — Улыбка медленно сползла с дедова лица. — А теперь ни Ярослава, ни Аграфены моей…
Боярин Федор тоже посерьезнел и как-то робко спросил:
— Как же ты теперь, Кирюша? А ну как надумает новый князь туровский Славкиных братьев из Пинска выгонять? Тебе же с сотней идти придется…
— Лучше и не спрашивай, Федя. — Дед покрутил в пальцах моченое яблоко и вдруг сжал его в кулаке так, что сок брызнул в разные стороны. — Я уже за то Бога благодарю, что не пришлось мне два года назад на самого Ярослава сотню вести. Все понимаю… Ляхов и угров Славка на Русь привел, собственный город на щит взять собирался… Но, хочешь — верь, хочешь — не верь, Федя, радуюсь, что изувечили меня до того и в смерти Ярославовой даже малой доли моей вины нет. — Дед помолчал и с ожесточением добавил: — А еще радуюсь, что Аграфена не дожила и смерти брата своего не увидела, сотню ратнинскую на войну с ним не проводила…
В горнице повисла тишина, Мишка сжался за столом, стараясь сделаться маленьким и незаметным.
«Вот она, воинская служба: прикажут — и пойдешь воевать против собственной родни и друга юности. От хорошей жизни увечью не радуются… А дед ведь искренен, если б не ранение, пришлось бы ему вести сотню под Владимир-Волынский. Правда, тогда бы не угробили треть народа на той переправе, но что чувствовал бы и переживал дед… Похоронить жену и идти воевать против ее брата, который, не убоявшись отцовского гнева, помог в свое время сбежать влюбленным. Вот вам, сэр, Ромео и Джульетта «а-ля рюс».
Боярин Федор, словно откликаясь на Мишкины мысли, подал голос:
— Кирюш, а ведь старший сын Славкин — Вячеслав Ярославич, что в Клёцке сидит… Он же вроде как племянник тебе?
— Эх, Федька! Да была б у меня не сотня задрипанная, а войско настоящее… Повышибал бы я Мономашичей и с Волыни, и из Турова да посадил бы Вячка на отцовский стол!
— Ты что, Кирюха? — Федор Алексеич испуганно замахал руками. — Окстись! Не дай бог, услышит кто да донесет! Тоже мне воевода великий! Князей он по столам рассаживать будет!
— Да не трясись ты, Федька! — Дед свысока глянул на приятеля и пьяно ухмыльнулся.
— Сразу видно, что воинского дела ты не знаешь. Привык тут на погосте мешки да короба считать… — Мишке так и показалось, что дед сейчас добавит: «Крыса тыловая». — У меня в Ратном неполная сотня, в Пинске и Клёцке, наверно, и того меньше. Всей войны — что два раза чихнуть да один раз пернуть… А насчет доноса… Да если бы ты тут у себя доносчиков терпел, так давно бы из погостных бояр вылетел. Что я, не знаю, что ли?..
— Знает он… — ворчливо прогудел в бороду погостный боярин, отжимая намоченный в огуречном рассоле рукав рубахи. — На меня не донесут, а на кого другого…
— Да ладно тебе! — перебил дед. — Скажи-ка лучше, кто, по твоему разумению, на место Мономаха в Киеве сядет? В Турове разное болтают… По лествичному праву очередь на великое княжение у Ярослава Святославича Черниговского…
— Плюнь, Кирюха. Похерил Мономах лествичное право.
Федор Алексеевич как будто только сейчас заметил Мишку и, покосившись на него, вопросительно глянул на деда. Тот в ответ лишь равнодушно махнул ладонью: пусть, мол, сидит. Погостный боярин еще раз покосился на Корнеева внука, пожал плечами и продолжил:
— Помнишь, как семь лет назад наше войско за Дунай ходило?
— Чего ж тут помнить? — удивился дед. — Я и сам с сотней ходил. Добычи тогда набрали… До Царьграда совсем немного оставалось — и вдруг назад повернули.
— Вот-вот! — подхватил боярин Федор. — А почему повернули? — И, не дожидаясь дедовой реплики, сам же и ответил: — А потому, что император Комнин признал Мономаха равным себе. Царем признал!
— Значит, правда? А я думал: трепотня.
— А ты, Кирюха, не думай! Воинского дела я не знаю, — передразнил Федор деда. — Да, не знаю, зато кое-что другое знаю получше тебя! Так что слушай, Кирюха, и мотай на ус… И ты, Михайла… Усов у тебя пока нет… — Боярин обернулся к Мишке и ухмыльнулся. — Мотай на что найдется.
— Будет тебе, Федька! — Деду приятельская ухмылка явно не понравилась. — Если есть что, так выкладывай, нечего глумиться.
— Есть, Кирюшенька, еще как есть!
Федор Алексеич степенно расправил усы и, забыв, что сидит на лавке, откинулся назад, чуть не упав, но удержался рукой за край столешницы. Дед хихикнул, а его приятель, разом утратив наставническую величавость, заговорил спокойно, даже немного грустно:
— Цареградская империя одряхлела, кругом враги: половцы, турки, арабы, крестоносцы тоже, хоть и христиане. Внутри мятежи, заговоры. Законная династия пресеклась: после Мономахов трон незаконно захватили Диогены, их спихнули другие самозванцы — Комнины. Им, чтобы удержаться на троне, нужны две вещи: признание законными императорами и сильный союзник.