Чурбаков для хозяйского сынка холопы не пожалели — выбрали две самые большие, в половину человеческого роста, колоды, приготовленные на дрова, но еще не распиленные. Ту, что поуже, вогнали в снег, более широкую поставили сверху. Андрей отсчитал шагами примерно сто метров, старательно зарядил ружья, вскинул одно в руке, целясь в чурбак, и… И понял, что держать пуд железа на вытянутой руке — занятие не для человека. Ствол удавалось поднять разве что на одно мгновение, после чего он неумолимо опускался вниз, как бы новик ни пыжился вернуть его на нужную высоту.
— А ну, Рыкень, сбегай к лесу за рогаткой, — первым сообразил Пахом. — Не видишь, подпорка нужна? Сейчас, Андрей, обожди чуток. А я пока огонек высеку.
С сошкой пользоваться самопалом стало куда удобнее. Осиновая рогатка принимала на себя весь вес оружия, стрелку оставалось только наводить его на цель. Зверев достал из кармана сплетенный Пахомом фитиль, всунул его в отверстие на верхней части курка, кивнул:
— Поджигай!
Дядька привел спусковой механизм в окончательную готовность. Андрей, задержав дыхание, навел ствол на чурбак и плавно, как учили на НВП, нажал на спусковой крючок. Дымящийся фитиль опустился к запальному отверстию…
Д-дада-х!!! — новику показалось, что кто-то с размаху треснул его в плечо обухом топора.
Далекий чурбак, слетев со своего места, кувыркнулся в воздухе и улетел в снег, после чего все заволокло облаком густого дыма.
Холопы восторженно заорали, ринулись вперед. Андрей, сняв ружье с сошек и положив в снег, поспешил следом.
Пуля вошла в чурбак с самого края, пробив глубокую борозду. У чурбака словно волосы дыбом встали — во все стороны торчали длинные желтые щепки.
— Обратно, обратно поднимай!
Холопы водрузили колоду на прежнее место, отступили назад. Зверев взялся за второе ружье. Тщательно прицелился.
Д-дада-х!!!
Пространство впереди заволокло дымом, а когда тот рассеялся, стало видно, что чурбак стоит на прежнем месте.
— Куда пуля ушла, кто-нибудь видел? — оглянулся на холопов Андрей.
— Вроде как влево, новик, — тыкнул пальцем в сторону холма Рыкень. — Там чего-то этак, будто… вздыбилось.
— Понятно… — Андрей затушил фитили, чтобы не попасть на огонь порохом, перезарядил ружья, подождал, пока Пахом высечет новый огонь. Прицелился, сделав на втором ружье нужную поправку.
Обе пули ушли мимо, причем изрядно. Зато в этот раз он успел заметить, в какую сторону промахнулся, перезарядил.
Д-дада-х!!! Чурбак улетел в снег, и холопы радостно взревели, словно команда земляков загнала шайбу в ворота.
Д-дада-х!!! Чурбак улетел в снег, и холопы радостно взревели, словно команда земляков загнала шайбу в ворота. Двое сбегали, вернули мишень на место. Зверев опять прицелился…
— Есть!
Зрители ринулись к чурбаку, а Зверев потер плечо, совершенно потерявшее чувствительность, и принялся перезаряжать ружья.
— Никак, не слышишь меня совсем?
Андрей вздрогнул, поднял голову. Прямо перед ним гарцевал на любимом гнедом мерине боярин Василий Ярославович:
— Кричали тебе со стены, кричали. Ровно оглох совсем.
— Прости, отец. Эти ружья так грохочут, что вправду глохнешь на время.
— Помыслил я, не так интересно по дереву из пищали палить. Ты по настоящему доспеху попробуй. Пахом, повесь.
Боярин снял с луки седла и протянул Белому кирасу с широким крестом на груди. Ту самую, с убитого в замке рыцаря. Дядька кивнул, побежал к горе, повесил кирасу на чурбак, вернулся назад.
— Ну, покажи, сынок, чего у тебя получается?
Зверев кивнул, выдернул из замков старые, прогоревшие фитили, вставил новые. Мигнул Белому. Тот высек искру, поджег. Новик тщательно прицелился, плавно спустил курок. Ружье грохнуло, ударило его в плечо, дым опять закрыл всякий обзор, медленно поднимаясь кверху. Однако, судя по крикам, в цель он все-таки попал.
— Глянем… — Василий Ярославович поскакал вперед. Когда Андрей добежал до мишени, боярин был уже там, довольно поглаживая усы.
— Ну, и что проку с твоей пищали?
Место попадания было видно отлично — кираса в этом месте прогнулась сантиметра на три. Однако пробить ее пуле не удалось.
— Белый, ставь…
Боярин пришпорил коня, умчался метров на триста, выхватил лук и, когда холопы разошлись, одну за другой выпустил три стрелы. Со звонким металлическим позвякиванием они одна за другой, проткнув тонкое железо кирасы, вошли глубоко в дерево.
Андрей прикусил губу, поднял второе ружье, поставил на сошку, прицелился, выстрелил. Чурбак кувыркнулся в снег. Все устремились к горе. И опять на кирасе, доставшейся от убитого крестоносца, осталась только вмятина, пусть и достаточно глубокая.
— Вот видишь, сынок, — усмехнулся с седла Василий Ярославович. — Пустое баловство оно, пищали эти. То ли дело лук! Им ты любую броню пробьешь. Я бьет он куда как дальше, и промахов меньше получается. Бросай ты это дело, не трать время понапрасну.
— Не гневайся, что перечу, боярин, — кашлянул Пахом, — дозволь слово молвить.
— Ну, говори, Белый.
— Стреляешь ты ладно, батюшка наш, спору нет. Да ведь сам ведаешь, чтобы повалить ворога насмерть, ему в сердце али в лоб попасть надобно. Коли не попал, он еще долго драться сможет, пока помрет. В сече ведь боли иной раз и вовсе не чуешь. Пока кровь вытечет, пока силы уйдут. А от такого удара, что из пищали новиковской выходит, любой рыцарь враз из седла вылетит. Да опосля еще дня два отлеживаться будет, пока снова меч в руки возьмет. Жив, может, и останется. Однако же в битву уж точно не вступит. Ты прости старика, что перечу.