Дядька поднялся, выдернул из ножен у себя на поясе два ножа. Тот, что подлиннее, с половину локтя, оставил себе, а тот, который лезвием всего с ладонь, протянул Андрею:
— Давай, барчук, нападай.
— Так нечестно! — возмутился Зверев. — У тебя нож больше!
— А я тебя не справедливости учу, дитятко. Я тебя побеждать выучиваю. Невелика мудрость того, что слабее, одолеть. Ты сильного завали!
— Ладно, давай… — вздохнув, смирился Андрей.
Он взялся за нож, чуть пригнулся и сделал выпад, норовя уколоть Пахома в живот. Тот отскочил, возмущенно сплюнул:
— Да ты, никак, все на свете запамятовал, барчук?! Кто же так нож держит? Кто колет им, яко мечом? А ну, у меня кольчуга под рубахой, али пряжка какая, али на ребро клинком попадешь? У тебя лезвие уткнется, а перекладины на ноже нет, Рука соскользнет — сам же и порежешься. Это мечом так бить надобно, он и броню, и ребра, что масло, рассечет. А ножом режут, барчук, режут! Давай, рукоять в кулак, да лезвие вниз опусти, дабы не светилось понапрасну. Неча раньше времени его ворогу показывать. Кулаком бьешь как бы, а клинок следом и проскальзывает. И лучше сразу в горло, коли открыто, метить. А не достать — по рукам секи, по рукам. Чем боле порезов, тем сильнее кровь стекает. Чем сильнее течет, тем ворог слабее. По запястью с внутренней стороны чиркнуть удобно али выше, вот тут, под локтем. Но коли плечо подставилось, то и его секи, и поглубже. Больше пусть истекает, больше. Десять порезов длинных один удар смертельный заменяют. Уклониться от них куда как сложнее, а сделать проще. Дотянешься до груди — тоже секи. Хоть знать будешь, есть броня какая али нет. Коли на землю тебя свалят — вот здесь, под бедрами режь. Место тут смертельное, жила толстая. Чикнешь — за минуту ворог истечет. А брони тут даже у кавалеров ливонских нет, коли снизу бить.
А брони тут даже у кавалеров ливонских нет, коли снизу бить. Понял, барчук? Ну, так давай!
Андрей перехватил нож по-испански, клинком вниз, и начал новую атаку, метясь дядьке в горло. Не тут-то было. Пахом отскакивал, уворачивался, отмахивался, уклонялся. Зверев то и дело чувствовал, как по его рукам чиркало тыльной стороной пахомовского лезвия. Пару раз оно же «резануло» и ноги. Поняв, что «убит» уже раз пять, Андрей сменил тактику. Теперь он не столько стремился к горлу противника, сколько не упускал возможности то «подрезать» руку, которой дядька парировал его выпад, то чикнуть выставленную вперед ногу. Белый при этом очень правдоподобно вскрикивал, отдергивал руки, припадал на ногу — и в один из таких моментов Андрей с гордостью прижал кулак к его горлу:
— Ты убит, Пахом!
— Ой! — Дядька охнул, отвалился на спину, раскинул руки и простонал: — Все, лежать мне ныне на сырой земле. А тебе, барчук, лук в руки брать да опять в пенек метиться. Отдохнул — и хватит.
— Хитрый ты, Пахом, — покачал головой Андрей, но за лук взялся. Достал из наполовину опустевшего колчана очередную стрелу, зацепил тетиву пальцем, поставил паз стрелы на тетиву, навел острием на пень.
Ему внезапно вспомнилось, откуда взялся знаменитый символ «виктория»: пальцы, поднятые в виде буквы «V». По слухам, попавшим в плен английским лучникам немедленно отрубали на правой руке указательный и средний пальцы, которыми они оттягивали тетиву. Поэтому на вопрос, как дела, более удачливые лучники обычно вскидывали эти два пальца: дескать, видишь — не отрублены. А значит — все в порядке.
На Руси знак этот особо не прижился. Зато прижился другой. Когда спрашивают про дела здесь, то люди с готовностью вскидывают большой палец. Может быть, потому, что именно этим пальцем он сейчас оттягивает тетиву…
Андрей потянул правую руку к себе, одновременно выпрямляя левую, с луком. Свистнув, низко запела тетива, и стрела задрожала во пне рядом с первой.
— Чегой-то у тебя, барчук, токмо первые выстрелы справными случаются, — отметил с земли Белый.
Зверев хмыкнул, наложил еще стрелу, пустил…
Мимо! Дядька громко хмыкнул.
— Ладно, сейчас. — Андрей снова схватился за стрелу, навел наконечник на пень и… Опустил оружие. Метиться из лука в цель было бесполезно. Все равно тетиву он оттягивал не к глазу, а за ухо. К тому же стрела уходит не прямо, а чуть влево, куда ее уводит выпирающая в обе стороны толстая рукоять. Прицелиться из лука невозможно. Можно только знать, куда пойдет выпущенная из этого лука стрела. Можно привыкнуть к тому, куда нужно смотреть, куда направлять оружие, чтобы попасть в выбранную точку.
Это как на велосипеде. Нельзя научиться ездить на нем по книжке. Все равно при первых попытках будешь падать, падать и падать. Можно только приноровиться, научиться держать равновесие, научиться нажимать на педаль, а не тормозить, чтобы не упасть: нужно привыкнуть инстинктивно выбирать нужный уровень наклона, при котором не падаешь во время поворота, причем наклон каждый раз должен быть иным в зависимости от скорости и крутизны поворота, но каждый раз единственно верным — иначе не обойтись без драных коленок и разбитого лба.
Точно так же и с луком. Здесь нет смысла в остром глазе или трезвом расчете. Все решает только опыт, практика. Умение точно стрелять из лука — это навык, засевший в мышцах спины, рук, ног. Это умение не человека, а его тела, выработанный за несколько лет инстинкт. Чтобы попасть в цель, нужно выстрелить раз сто. Чтобы попадать сто раз, нужно выпустить тысячу стрел.
Чтобы попадать всегда — сто тысяч. Два раза он выстрелил без тщательного прицеливания — и оба раза попал. Значит, в его теле этот навык есть. Нужно только не мешать ему своими стараниями…
Андрей коротко выдохнул, поудобнее расставил ноги, примериваясь — где находичся пень, а где он сам, — поднял лук и, не столько целясь, сколько просто желая попасть между двумя первыми стрелами, рванул тетиву.