Когда тропка поравнялась с утонувшими в сугробе кустами ежевики, следы внезапно оборвались, словно женщина вместе с мерином провалилась тут сквозь землю. Андрей натянул поводья, закрутился на месте, пытаясь найти разгадку столь странному исчезновению. Тут из-за кустарника выскользнула черная тень, пару раз громко хлопнула крыльями, коснулась березовой ветки — и оказалась черным, как березовый деготь, вороном.
— Привет, Харон крылатый, — кивнул ему Зверев. — Ну, если ты оттуда, то мне, стало быть, туда…
Он натянул левый повод и повернул к кустарнику. Ворон сзади возмущенно закаркал, сорвался с ветки, закружил над головой, но вскоре понял, что изменить ничего не сможет и умчался вперед.
За проходом, что обнаружился средь кустов, оборванная цепочка следов возникла снова. Андрей опять пустил скакуна широким шагом и вскоре выбрался на поросший древними дубами холм. Тропа вывела его аккурат к пещере, из-под потолка которой вился слабый серенький дымок. От входа в стороны тянулось еще несколько тропинок — ухоженных, утоптанных. Площадка перед логовом колдуна тоже была расчищена и старательно утрамбована.
— Вот и прибыли, приятель, — спешился новик, кинул поводья на густой кустарник слева от входа. — Если я не вернусь, можешь считать меня коммунистом. И выбираться, как получится.
Он проверил, как выходит из ножен клинок, и решительно откинул полог пещеры, пробираясь в обитель легендарного чародея. После третьего полога Андрей ступил на ступени лестницы, ведущей вниз, и замер, увидев светящийся в стене камень.
— Он, часом, не радиоактивный, старик?
— Ты чуешь в нем опасность? — Престарелый хозяин, что ворошил угли под вертелом, поднял голову и пожал плечами: — Не ведаю, о чем речь ведешь. Но вреда от марьина камня быть не может. Уж сколько лет под ним живу, ан недомоганий не чувствую. Да и гости мои от света его никогда не хворали.
— А лысеть никому из твоих гостей частых не случалось?
— Да пока боги миловали, — пригладил редкие седые волосики хозяин.
— Сам-то шевелюрой не блещешь.
— Ты доживи до моего, незваный гость — погляжу, что на твоей голове останется. И уцелеет ли она сама.
Андрей еще раз недоверчиво глянул на блекло светящийся валун и решил не отступать. Была бы тут большая доза — ни колдун, ни боярыня по свету наверняка бы не разгуливали. А малую он тоже как-нибудь перетерпит.
— Чего жаришь, старик? — Зверев спустился в глубину колдовского логова. — Уж не крещеных ли младенцев?
— Младенцев гости пока еще в уплату не приносили, — невозмутимо ответил хозяин. — А тебе они как нравятся?
— Живыми и здоровыми.
— Так ведь и мне тоже, грубый, незваный гость.
— А тебе они как нравятся?
— Живыми и здоровыми.
— Так ведь и мне тоже, грубый, незваный гость. Оттого и чад своих смерды ко мне часто приводят. Ради исцеления.
— Да-да, я знаю, — кивнул Зверев, миновал идолов в конце лестницы и остановился возле очага. — Сам такой. Исцеленный.
— Коли так, то ты странно выражаешь благодарность, отрок. Тебе бы поклониться, слова ласковые молвить. А ты грубости всякие окрест раскидываешь. А ну, соберутся они да на тебя обратно рухнут?
— Благодарность? — У Зверева зачесались руки сцапать старика за бороду и хорошенько дернуть. Так, чтобы лбом об пол грянулся. — Благодарность? Ты хоть понимаешь, чего сделал, старый пень? Ты какого черта меня со своего тела выдернул и в это запихал? Или, думаешь, я не понял, что случилось?!
— Разве ты веришь, что такое возможно, отрок?
— Я? — Новик горько рассмеялся. — После того, как из больничной койки попал в боярскую усадьбу? После того, как своими глазами видел рохлю и вживую рубился с вымершими триста лет назад крестоносцами? После того, как узнал, кто такие баечники, что такое «Пятый крест», почему граница сосен и дубрав по крестовому озеру проходит? После того, как слышал, что боярыня для своего сына у тебя душу новую купила, а тебе самому полторы тысячи лет как минимум? Ты знаешь — верю… — И Андрей вытянул саблю. — Я хочу домой, старик. Верни меня обратно.
— Обратно? Как это, отрок?
— Так же, как притащил сюда. Я хочу домой. К своей матери, к своему отцу, в свой дом!
— Если ты покинешь это тело, отрок, — старик снял с подставок вертел с зарумянившимся цыпленком, отнес к столу, — то плоть сия умрет, сгинет со света белого. А вместе с телом — и семя, что хранится в чреслах его. Прервется славный род боярский. Разве хорошо это, отрок? Ведомо мне, через тридцать лет сгинет Русь Великая, ляжет под копыта коней басурманских, наложницей сарацинской станет навеки. Немногие спасутся, речь и кровь русскую сохранят у брегов моря Ледовитого. Бояре Лисьины, по милости Сварога, средь родов этих окажутся. Нешто можно род их прерывать? Сгинет плоть, сгинет и семя, что она в себе носит — не станет той частички, что от прародителя нашего разошлась. Грех.
— Они все равно все умерли, старик! И новик этот, в теле которого я сижу, и бояре, и друзья, и враги. Нет никого! Четыреста лет уже прошло! Все! Косточки истлели, могилки заросли! Мой мир другой, мой мир — это мир будущего! И я хочу в него вернуться! Я хочу домой!