— Шестеро всего осталось, — вздохнул Андрей. — Да… Куда же мне теперь, боярин? Здесь с тобой оставаться?
— Помилуй, Господи, да что ты сказываешь, — перекрестился Цепела. — Кто же полонянина, из ига татарского возвернувшегося, на службу ставит? На четыре года от разряда освобождение положено и волость на кормление! Дабы силы, здоровье поправлял, от урона избавился. Все, княже, закончил ты ныне дела порубежные. Поезжай с Богом, отдыхай.
Обоз не спеша втянулся на лесную дорогу, к сумеркам добрался до наволока возле безымянного ручейка. Там путники переночевали, поутру двинулись дальше и незадолго до полудня добрались до Болобоново — деревеньки из пяти дворов. В полуверсте слева шагали по лугу ступенчатой линией мужики. За ними оставался совершенно лысый газон и ровные полоски свежескошенной травы. Мужики приостановились, проводили взглядами обоз и идущий за ним табун. Справа на отмели выполаскивали в реке белье бабы с задранными и завернутыми за пояс юбками. Они тоже выпрямились — и тут одна вдруг завизжала, бросив простынь в ручей, кинулась к дороге:
— Матя, Матя! Матренушка моя! Милая! Матя! Вернулась, кровинушка моя, вернулась, маленькая!
После этого к обозу рванулись и другие селяне, кто узнавая угнанных родственников, кто просто выкрикивая имена.
От крайней избы торопливо приковылял в одной рубахе опоясанный пеньковой веревкой старик, встал поперек дороги:
— Куда вы их гоните, бояре?
— Никуда, — пожал плечами Зверев. — Домой возвращаем. Как же так, отец? Вы, вижу, все по домам остались, живете спокойно, а они в лапах у татар оказались.
— Спрятаться не успели, боярин, — пожевал губами старик. — Кто далече был, кто набата не услышал. Я и вовсе не уходил, тут на лавочке набег пережидал. Токмо меня не взяли. Поганые иные и здоровкались даже. Не впервой грабят. Я уж годков десять, почитай, как прятаться перестал. — Он опять пожевал губы и вдруг низко поклонился: — Благодарствуем, боярин.
— Князь, старик! — поправил Шамша. — Князь Сакульский, а не боярин.
— Оставь, — отмахнулся Зверев. — А ты, отец, не беспокойся. Эти здороваться больше не вернутся. — Он привстал на стременах, оглянулся, громко приказал: — Звияга! Каждому, кто остается, по лошади из татарского табуна оставь!
— Не жирно будет? Смердам — да по коню? — подъехал боярин Трошин.
— А разве не эти смерды рядом с нами татарам глотки рвали? — поинтересовался Андрей. — Не жалей, боярин. Пусть хоть что-то хорошее у них после этого испытания останется. Прошли они ведь его, прошли.
Возле обоза начались слезы, бабий вой. Только теперь многие узнавали, что родичей и детей их больше нет, что они мертвы. Зверев вздрогнул, тронул коня. Старик быстро посторонился, и обоз двинулся дальше.
Незадолго до заката они миновали Ялму — такую же деревеньку, как и предыдущая. И опять вокруг обоза лились слезы радости и горя. Князя уговаривали остаться на ночлег здесь, но Андрей отказался. Он никак не мог избавиться от чувства вины за тех, кто остался лежать там, на лугу за рекой Сурой.
Он никак не мог избавиться от чувства вины за тех, кто остался лежать там, на лугу за рекой Сурой.
Последние из освобожденных пленников распрощались с отрядом следующим полднем, на перекрестке двух проселочных дорог, посреди широкого хлебного поля с еще не налившимися спелостью колосьями. В обозе остались Звияга и еще одна рыжая девчушка лет двадцати.
— Дозволь с тобой остаться, княже, — скинув шапку, поклонился мужик. — Некуда мне возвертаться. Отца с матерью убили, выселки наши сожгли поганые, детей и жену в поле, когда бились, зарезали. Видеть этого места не хочу. Прочь уйду отсель. Дозволь с тобой, княже. Ты, вижу, господин добрый и разумный. А я работы чураться не привык.
— А здешнему боярину ты ничего за землю не должен? — на всякий случай уточнил Андрей.
— Так ведь татары… — напомнил мужик, словно это должно было все объяснить.
— Дядя Звияга… — напомнила о себе девушка.
— Аксинья еще к тебе просится, княже. Друга моего дочка. С другом выселки рубили.
— Ладно, — кивнул Зверев, — поехали.
К вечеру обоз прикатился в ставку. Встречать попавшего в полон, а теперь чудесным образом вернувшегося князя — и не просто вернувшегося, а с добычей! — вышли многие. Однако от расспросов воздерживались.
Андрей спешился возле часовни Сергия Радонежского, перекрестился, вошел в шатер воеводы Хворостинина, коротко кивнул:
— Здравствуй, княже. Я к тебе доложиться приехал. Какой-то олух недели две назад татар за Суру пропустил. А они, с добычей возвращаясь, мне в спину ударили. Людей многих побили, в плен меня и боярина Трошина захватили.
— И где теперича те бояре, князь Андрей?
— В земле, конечно. Закопали мы их за Сурой, в трех днях пути.
— Не попустили, стало быть, басурман на землю русскую, — встав, перекрестился воевода.
— Как же не попустили, колы они выселки одни сожгли да несколько деревень разграбили?
— Страшно не когда пограбят, а когда назад вернутся, князь Андрей, — сел обратно в кресло Хворостинин. — Коли вернутся да сказывать станут, как легко добро с нас получить — вот то и страшно. От таких разговоров беды и случаются. Из-за них в новые набеги казанцы сбираются. А коли ушел хан за Суру да назад не возвернулся — то иным наука. Не ходи к русским, нет у них легкой добычи. Не уберегли людишек — плохо. Но татар не упустили — хорошо. Благодарствую тебе за службу ратную, князь Сакульский. О доблести твоей государю обязательно отпишу. Бог даст, и кто татар прозевал, тоже прознаем. А ты поезжай, княже. Тяжкая тебе ныне служба досталась. Отдыхай.