— Учусь, как удается, — развел руками Зверев. — Однако тут не школа, каждый день на шесть уроков сюда не явишься. И хозяйством заниматься нужно, отцу помогать, и на ратное поле по зову явиться, да еще в Москву, государя выручать, носиться приходится. Ну не могу я разорваться, Лютобор!
— А ты попробуй, — невозмутимо ответил старик.
— Пытаюсь. — Андрей приподнял тафью, погладил бритую голову и уселся за стол, сложив руки, точно первоклашка: — Вот он я. Пришел на урок. Что у нас сегодня по теме?
* * *
Так и получилось, что боярин Василий Ярославович все шесть дней хлопотал о будущей свадьбе, через день мотаясь к соседу в имение, а его сын тем временем отправлялся каждое утро на Козютин мох, где учил заговоры и зелья, поджидая очередное полнолуние.
Зверев ждал этой ночи со всем нетерпением — но когда настало назначенное время, не испытал ничего. Душа была спокойна, все происходящее выглядело привычным и даже обыденным. Ползающая и скачущая по холму нежить; вытянутый каменный алтарь, древний, как сама земля; костерок в ногах, холодные руки волхва.
— Раздевайся, чадо. Ныне я попробую душу твою от тела отделить и в место, тобой желанное, отправить. Там она, надеюсь, найдет, куда вместиться.
— Вообще не май месяц на улице, — недовольно буркнул молодой боярин, однако разделся, забрался на алтарь.
Единственная поблажка, которую сделал для него из-за мороза Лютобор — так это постеленная на камень беличья епанча. Зверев вытянулся на ней, пошевелился, расправляя складки под спиной, и сложил руки на животе.
— Готов, чадо?
— Да уж отправляй, заждался я… Как мыслишь, получится?
Колдун тяжело вздохнул, быстрыми движениями начал рисовать вдоль рук, ног, по животу продольные линии:
— На море-окияне, на острове Буяне растет дуб, на дубе гнездо, на гнезде птица. Подними голову, птица Сирин, услышь голос мой, птица Сирин. Принеси огонь смерти и бессмертия, скажи слова жизни и нежити, урони перо смерти и рождения. Обратись пеплом, тело смертное, вознесись пылью серой. Вознеситесь руки, вознеситесь ноги, вознеситесь чресла… — Слова волхва показались Андрею подозрительно знакомыми.
Или он их зубрил в числе прочих заклятий? Но тогда почему не помнит, к чему они предназначены? — Поднимись, Похвист могучий, в небеса широкие, уноси пыль серую. Уноси через реку Смородину, уноси через Калинов мост, уноси за океаны бескрайние, уноси за года великие, уно…
Голова Андрея закружилась, он ощутил, как падает, падает, падает. Тело обожгло тугой огненной волной, он отлетел, с хрустом ломая ветви, что-то больно ударило его под ребра, что-то затрещало, перемещаясь куда-то вниз. Наконец все стихло. Он застонал, открыл глаза.
— Жив, Андрейка? — Круглолицый паренек с монгольскими раскосыми глазами сидел на камне рядом, подбрасывая и ловя монетку. Голова его была перевязана коричневым платком, по лицу наискось шли маслянистые черные полосы, тело скрывал камуфлированный костюм. — Оклемался? Крепко тебя миной жахнуло. Мы думали, отвоевался казак. Орлик твой, вон, наповал. Нет больше гнедого.
Зверев повернул голову и увидел в нескольких шагах, под сосной, крепко вцепившейся корнями в камни, жеребца с повернутой к крупу головой. Он был уже расседлан, потник, седло и уздечка лежали рядом.
— Как же я без коня? — застонал Андрей.
— Подожди, обезболивающего вколю, раз уж ты больше не помираешь. — Круглолицый достал из нагрудного кармана пластиковую коробочку, вытряхнул из нее ампулу с иглой, тут же вонзил ее Звереву в бедро. — А коня тебе капитан велел Никаровского оставить. Стеньку.
Андрей посмотрел на собеседника, на пластиковую «аптечку», на мертвого коня, после чего спросил:
— Подожди, мы кто?
Круглолицый захихикал:
— Ты чего, совсем?
— Ну скажи хоть, мы русские?
Вопрос вызвал у собеседника бурю восторга:
— А ты как думаешь?! Негры, да?
— А ты кто?
— Рустам я, твой напарник еще с учебки. Тебе чего, совсем память отшибло?
— А какой сейчас год?
— Две тысячи четырнадцатый.
— Значит, попал, — облегченно вздохнул Андрей. — И домой попал, и, кажется, в армию.
— Слушай, ты если спятил, так и скажи. Я тебе маяк санитарный оставлю, а сам пойду эскадрон догонять.
— Нет, я не свихнулся, — отказался от такой чести Зверев. — Просто я немного стукнутый. И у меня получился легкий склероз. Привет, Рустам. Очень рад познакомиться.
— Н-н-да… Ладно, ты еще полежи, а я коня оседлаю. Потом посмотрим, в какую сторону тебя отправлять. Домой или за своими. Только быстрее решать надобно. Капитан велел, коли до темноты не догоним, сразу на базу поворачивать. Пользы, сказал, от нас уже не будет, а потеряться можем.
— Что за мина такая была?
— Похоже, магнитная, на твой «блин» сработала. В общем, нет у нас больше миномета.
— Понятно.
— Ну тогда не скучай. — Рустам поднял с земли и положил Андрею на живот автомат Калашникова. — Я быстро, только Стеньку приведу.
— Атас… — пробормотал Зверев. — Лошади, «Калашниковы», магнитные мины и эскадроны. Вот, значит, ты каков, две тысячи четырнадцатый год.
Он встал на ноги, передернул плечами, поднял и опустил руки. Вроде ничего не болело, да и настроение заметно улучшилось. Наверное, укол так подействовал. Зверев оглядел себя. На нем были шнурованные ботинки, пятнистые парусиновые штаны, такая же куртка, изорванная на груди в клочья.
Зверев оглядел себя. На нем были шнурованные ботинки, пятнистые парусиновые штаны, такая же куртка, изорванная на груди в клочья. Через дыры проглядывал грязно-зеленый бронежилет, из которого торчали несколько осколков. На голове не имелось ничего, кроме непривычно пышных, густых волос. Наверное, шапку взрывом сдуло.
Из-за крупного, с деревенскую баню, валуна появился Рустам, ведя в поводу двух оседланных скакунов, чалого и буланого. Из чересседельных сумок выглядывали хвосты зарядов для гранатомета, автоматная рукоять. Сама «труба» РПГ висела сбоку седла. Сзади, за лукой, через круп перегибалась толстая скрутка. У буланой лошади на крупе, поверх скрутки, лежал ПЗРК — в марках переносных зенитных комплексов Андрей разбирался не очень и угадать, какой именно, не мог.