— Что тебя удивляет, боярин? — Наблюдательный хозяин на изумление быстро замечал изменение в настроении Андрея. — Ты давно не видел юных дев? Или знаком с кем-то из них? Вон те девчонки с косами — это мои дочери, Елена и Анастасия. В сарафанах с синими юбками — дочери князя Трубецкого, соседа нашего. Эти уж на выданье. За ними тетка вон приглядывает, Евлампия Скопина, вдова князя Федора.
Теткой была темная женщина, одетая в черное платье со множеством юбок, превращавших одеяние ниже пояса в подобие колокола.
— А вот та, смешливая, в понизи жемчужной — то жена окольничего путивльского, князя Шаховского, Людмила, из рода Славиных. У них дом напротив дома Ивана Кошкина, аккурат через улицу, коли сюда от вас смотреть.
Женщина выглядела обычной старшеклассницей и была удивительно похода на Таню Савельеву из параллельного класса. Такие же рыжие кудряшки, множество ярких веснушек, придающих лицу радостное выражение, губки бантиком. Цвет глаз Андрей не разглядел, но Шаховская все равно показалась ему… Ну, может, не очень красивой — однако появилось желание посмотреть на нее ближе.
— Нет, никого не видел, — покачал головой Зверев. — Просто один я в семье Лисьиных. Пока один. Сестры никогда не было. Вот и не видел, чтобы так, на качелях во дворе развлекались…
— Да? В общем, наверное. А у нас в Москве чуть не в каждом дворе качели, али шаги гигантские, али карусель. Митрополит все обличает за бесовское сие удовольствие, что не в молитвах дети наши сидят, а в праздности. Да токмо как же детей не побаловать? Опять же мужьям дел немало в жизни предстоит. И в поле биться, и за имением доглядывать, и о делах государства думать. А им что? Замуж, к мужу за пазуху пересядут — только и делов, что детей рожать, на ключника покрикивать да красу свою на пирах показывать. Вот и все занятие. Так чего им головки красивые учением бесполезным забивать? Пусть веселятся.
Вот и все занятие. Так чего им головки красивые учением бесполезным забивать? Пусть веселятся.
— Пусть веселятся, — согласился Андрей.
Людмила, почувствовав его взгляд, подняла голову, помахала рукой и рассмеялась. С улыбкой она показалась очень даже симпатичной.
В дверь постучали, вошел холоп:
— Княгиня спросить велела, не накрывать ли стол к обеду? Гость с нами останется?
— Останется, — кивнул хозяин. — На обед ведь и приглашал. Так, боярин Андрей? Вели накрывать. А мы пока еще по одной выпьем. Да?
— За дом этот веселый. Чтобы всегда в нем смех детский звенел.
— Эк тебя проняло, боярин, — поразился хозяин. — Хотя, тяжко, вестимо, за жизнь свою на качелях не покачаться. С дворней же веселиться не станешь. Да, плохо, когда сестры нет.
Дверь опять приоткрылась, в комнату вошла невысокая женщина лет двадцати пяти, в темно-бордовом кашемировом платье и шелковом волоснике, приколотом золотыми, с крупными рубинами, заколками. На груди женщины висели ожерелья: несколько нитей с самоцветами, жемчугом, золотая цепочка, — руки украшали крупные перстни. Она улыбнулась — Зверев судорожно сглотнул и попятился, больно стукнувшись затылком о стену. Дело в том, что глаза женщины были совершенно черные. То есть не просто глаза черные — а даже белки! Совершенно черные провалы под веками! И зубы во рту — тоже черные, как совесть налогового инспектора. [23]
— К тебе я пришла, батюшка, — поклонилась женщина. — Хочу к столу позвать, отведать, чем Бог послал. И гостя твоего позвать.
— Спасибо, любая моя, — склонил в ответ голову Воротынский. — Это, боярин, Аглая, супруга моя.
— О… — Андрей закашлялся. — Очень… Приятно…
— А это, Аглаюшка, тот самый отрок, о котором я тебе сказывал. Зело под Островом отличился. А сегодня мы его по воле великокняжеской в бояре постригли. Шуба эта, тафья, кинжал персидский — все с плеча государева. Он, оказывается, и пред Иваном нашим отличиться успел!
— Достойный отрок, достойный боярин, — опять пугающе улыбнулась княгиня, взяла кувшин, наполнила кубок и подступила к гостю почти вплотную, протянула ему налитую по край емкость: — Пусть жизнь твоя будет полной, как эта чаша, Андрей Лисьин. Пусть Господь будет милостив к твоим чаяньям, а чаянья станут радостью для твоих друзей и близких.
Зверев принял кубок, мелкими глоточками выпил его до дна — иного подобное вступление и не предполагало, — перевернул кубок, показывая, что не осталось ни капли, и поклонился:
— Благодарю, хозяюшка.
Князь и княгиня стояли, явно чего-то ожидая. Андрей лихорадочно соображал — что такое он сделал не так? Или что-то забыл сделать?
Наконец княгиня улыбнулась:
— Скромный какой… Ну же… — Она наклонилась чуть вперед и крепко поцеловала его в губы. — Уста сахарные.
— А теперь к столу!
В обширной трапезной княжеского дворца хозяина и его гостя встретили радостными приветствиями больше двух десятков человек. Из них примерно десятеро — бритые и в тафьях. Значит — боярские дети. Настоящий двор получается, не простые холопы при хозяине обитают.
— А ну-ка, милая, не угостить ли нам знакомца нового вином хлебным? Он, други, сегодня из рук великокняжеских звание боярское получил!
Уже в который раз за сегодняшний день Зверев услышал приветственные крики, поднял небольшой серебряный ковшик, опрокинул в рот… И захрипел от неожиданности: водка! Он охнул, торопливо закусил огурцом с ближнего блюда, потом потянулся к буженине — остатки разума напоминали о том, что, наевшись жирного и маслянистого, можно как-то спастись от чрезмерного опьянения.
— Хорошо хлебное вино, боярин? — довольно поинтересовался у него Воротынский. — А вот попробуй на черносливе моем настоянное. За государя нашего, други! За великого князя Ивана!