— Флавия, дорогуша, — сказал викарий. — Как приятно тебя видеть. Я полагаю, ты ищешь мистера Гаскинса. Насчет цветочных корзин, верно? Да, я так и думал. Полагаю, он наверху в колокольне занимается веревками и тому подобным. Нельзя оставлять беспорядок в Страстную пятницу, не так ли?
Цветочные корзины? Викарий включил меня в какую-то маленькую драму собственного сочинения. Какая честь! Я вломилась в неподходящий момент, и он явно хотел от меня избавиться.
Меньшее, что я могла сделать, это подыграть.
— Точно-точно, что ж, я так и подумала. Отец будет так рад, если все лилии будут расставлены как положено.
И с этими словами я, словно юная газель, прыгнула на первую ступеньку крутой винтовой лестницы в башне.
Оказавшись вне поля зрения, я потащилась вверх, вспомнив, что старые лестницы в замках и церквях закручиваются по часовой стрелке, когда ты поднимаешься, так что нападавший, взбираясь по ступенькам, вынужден держать меч в левой руке, в то время как защитник, находящийся сверху, может использовать правую, обычно более сильную руку.
Я на секунду повернулась и сделала несколько финтов и выпадов в воображаемого викинга, а может, норманна или даже гота. Когда дело касается разбойников и мародеров, я довольно беспомощна.
— Эй! — крикнула я, становясь в позицию и вытягивая руку с воображаемым мечом.
— Эй! — крикнула я, становясь в позицию и вытягивая руку с воображаемым мечом. — Ангард и так далее!
— Чтоб мне провалиться, мисс Флавия, — произнес мистер Гаскинс, что-то роняя и прижимая руку к тому месту, где, предположительно, у него колотилось сердце. — Вы меня чертовски напугали.
Боюсь, я не смогла сдержать самодовольную улыбку. Не так легко напугать гробокопателя, особенно такого, который, несмотря на возраст, так же крепко сложен, как моряк. Полагаю, это его бугристые руки, узловатые ладони и кривые ноги наводили меня на мысли о море.
— Простите, мистер Гаскинс, — сказала я, снимая макинтош и вешая его на крючок для одежды. — Мне следовало свистеть по пути вверх. Что в сундуке?
Древний, видавший виды деревянный сундук стоял открытым у дальней стены, из него высовывался кусок веревки, который сторож только что бросил — с довольно виноватым видом, подумала я.
— В этом? Ничего особенного. На самом деле всякий хлам. Остался со времен войны.
Я наклонила шею, чтобы заглянуть за его спину.
В сундуке лежали еще несколько кусков веревки, сложенное одеяло, полведра песка, насос в форме буквы U со сгнившей резиновой частью, еще один кусок резины, лопата с прилипшей грязью, черный стальной шлем с белой буквой W и резиновая маска.
— Противогаз, — сказал мистер Гаскинс, поднимая эту штуку и держа на расстоянии вытянутой руки, словно Гамлет череп Йорика. — Во время войны здесь был пост парней из противовоздушной обороны и противопожарных сторожей. Я и сам провел тут немало ночей. В одиночестве. Странные вещи мне доводилось видеть.
Он полностью завладел моим вниманием.
— Например?
— О, знаете ли… загадочные огоньки, плавающие по церковному кладбищу, и всякое такое.
Он что, пытается напугать меня?
— Вы меня дурите, мистер Гаскинс.
— Может, да, мисс… а может, и нет.
Я схватила жуткую пучеглазую маску и натянула ее себе на голову. Она пахла резиной и застарелым потом.
— Смотрите, я осьминог! — сказала я, размахивая щупальцами. Искаженные маской, мои слова звучали как-то вроде: «Шмотрите, я ошминок!»
Мистер Гаскинс стащил эту штуковину с моего лица и бросил обратно в сундук.
— Дети умирали, играя с этими штуками, — сказал он. — Задыхались до смерти. Это не игрушка.
Он опустил крышку сундука и, защелкнув медный замок, убрал ключ в карман.
— Вы забыли веревку, — напомнила я.
Бросив на меня взгляд, который, я полагаю, называется прищуренным, он откопал в кармане ключ, открыл замок и достал веревку из сундука.
— И что теперь? — поинтересовалась я, стараясь выглядеть нетерпеливой.
— Лучше вам пойти и заняться своими делами, мисс, — сказал он. — У нас есть работа, и нам не надо, чтобы такие, как вы, путались у нас под ногами.
Что ж!
Обычно тот, кто позволил себе сказать мне что-то подобное в лицо, занял бы верхнюю строчку в моем списке жертв стрихнина. Пара кристаллов в тарелку с обедом — вероятно, смешанных с горчицей на сэндвиче, которая ловко скроет и вкус, и текстуру…
Но постойте! Ведь он же сказал «мы»? Кто эти «мы»?
Бывая в церкви, я знала, что мистер Гаскинс обычно работает в одиночестве. Он зовет помощника, только когда надо поднять что-то тяжелое, например, передвинуть упавшую могильную плиту из тех, что потяжелее, или похоронить кого-то, кто…
— Святой Танкред! — воскликнула я и бросилась к двери.
— Постойте! — запротестовал мистер Гаскинс. — Не ходите туда!
Но его голос позади был уже почти не слышен, когда я с грохотом неслась вниз по винтовой лестнице.
— Не ходите туда!
Но его голос позади был уже почти не слышен, когда я с грохотом неслась вниз по винтовой лестнице.
Святой Танкред! Они открывают могилу Святого Танкреда в усыпальнице и не хотят, чтобы я встревала. Вот почему викарий так резко сменил тему. Поскольку он отправил меня прямо к мистеру Гаскинсу в башню, это не имело никакого смысла, но у него вряд ли было время поразмыслить.
Цветочные корзины, однако! Где-то внизу они уже открывают могилу Святого Танкреда!
Когда я выбежала в вестибюль, там никого не было. Викарий и беловолосый незнакомец исчезли.
Слева от меня был вход в крипту, тяжелая деревянная дверь в готическом стиле, ее изогнутые очертания напоминали неодобрительно выгнутую бровь. Я толкнула ее и тихо пошла вниз по ступенькам.
У подножия лестницы вереница маленьких голых электрических лампочек, временно подвешенных под низким потолком, вела к передней части церкви, и в их неверном желтоватом свете окружающее пространство казалось только темнее.
Я была здесь однажды, играла в прятки с девочками-скаутами Святого Танкреда. Было это, разумеется, до моего бесславного изгнания из их рядов. Тем не менее даже спустя столько времени я не могла не вспоминать Делорму Хиггинсон и то, как много времени потребовалось, чтобы заставить ее замолчать и перестать пускать пену изо рта.
Передо мной во мраке таилась припавшая к земле груда металлолома, служившая в церкви печкой.
Я неловко обошла ее по кругу, не желая поворачиваться к этой штуке спиной.
Изготовленное на предприятии «Дикон и Бромвель» в 1851 году и продемонстрированное на Великой выставке, это знаменитое своей непредсказуемостью чудовище обитает в потрохах Святого Танкреда, напоминая гигантского кальмара, атаковавшего подводную лодку капитана Немо «Наутилус» в «20 000 лье под водой», жестяные щупальца его труб простираются во всех направлениях, а два круглых слюдяных окошка в дверце из кованого железа светятся, будто пара диких злобных глаз.
Дик Плюз, деревенский сантехник, годами питал к зверю то, что викарий именовал «сердечной привязанностью», но даже я знала, что это печальный оптимизм. Дик боялся эту штуковину, и все в Бишоп-Лейси об этом знали.
Иногда во время служб, особенно в периоды долгих пауз, когда мы все сидели на проповеди, по трубам с горячим воздухом поднимался поток коротких слов — слов, которые мы все знали, но притворялись, что нет.
Я содрогнулась и пошла дальше.
Теперь по обе стороны от меня располагались выложенные кирпичом арки. За ними, сложенные, будто вязанки дров, по словам мистера Гаскинса, лежали разложившиеся трупы давно умерших жителей деревни, в том числе изрядное количество усопших де Люсов.
Должна признать, что временами мне очень хотелось вытащить этих моих высохших, похожих на бумагу предков — не просто для того, чтобы увидеть, насколько они похожи на свои потемневшие портреты маслом, до сих пор висевшие в Букшоу, но чтобы доставить себе личное удовольствие от случающейся иногда встречи с трупом.
Только Доггер был в курсе этой моей необычной склонности и убедил меня, что это потому, что при изучении трупов удовольствие от познания превосходит боль.
Аристотель, по его словам, разделял мою привязанность к покойникам.
Старый добрый Доггер! Как он умеет меня успокоить.
Теперь до меня доносились голоса. Я находилась прямо под апсидой.
— Осторожно! — говорил кто-то во мраке передо мной. — Полегче, Томми, дружище.
По стене прыгнула темная тень, словно кто-то включил фонарь.
— Тише! Тише! Где Гаскинс с его чертовой веревкой? Прошу прощения за грубость, викарий.
Силуэт викария вырисовывался в открытом проеме спиной ко мне. Я наклонила голову, чтобы заглянуть за него.