Химия — столь одинокое занятие, что в величайшие моменты никогда нет зрителей.
— Ладно, — согласилась я без дальнейших уговоров.
Я отлила немного дистиллированной воды в чистую мензурку, потом осторожно дюйм за дюймом извлекла ленточку из стеклянной пробирки, в которой ее принес Адам.
— Отобрал ее у одного моего давшего ростки образца, — сказал он. Увидев выражение обеспокоенности на моем лице, он добавил: — Сначала простерилизовал.
Ножницами я отрезала испачканный коричневым конец ленты и с помощью щипчиков погрузила его в воду.
Зажгла бунзеновскую горелку и протянула Адаму мензурку и пару никелированных щипцов.
— Держите ее над огнем, — проинструктировала я. — И она должна постоянно двигаться. Я мигом вернусь.
Я подошла к батарее бутылочек с химикалиями и достала азотную кислоту.
— Снимайте с огня, — скомандовала я. — Осторожно.
Я капнула в мензурку несколько капель кислоты.
— Благодарю, — сказала я и забрала мензурку.
Я медленно подогревала жидкость, постоянно поворачивая пробирку и наблюдая, как азотная кислота и вода быстро растворяют пятно.
Я продолжала это делать, пока вода не испарилась почти полностью, оставив на дне пробирки густую грязь. Затем добавила немного спирта, процедила смесь и отставила остывать.
— Какую кровь вы ожидаете получить у деревянного святого? — поинтересовалась я, пока мы ждали. — Артериальная кровь имеет больше кислорода и меньше азота, в то время как венозная — наоборот. Поскольку резной святой не дышит, каким, вероятнее всего, должен быть состав его крови?
Адам ничего не сказал, но пристально посмотрел мне в глаза.
Он сразу же понял, что в моем вопросе есть нечто большее, чем просто химия.
Когда все было готово, я поместила каплю осадка на чистую стеклянную пластинку и положила ее под микроскоп. Я улыбалась, когда изображение обрело резкость.
Адам весело выдохнул у меня над плечом.
— Смотрите, — пригласила я. — Четырехсторонние призмы. Из игольчатых кристаллов. CH4N2O.
— Умно, — заметил Адам. — Чертовски умно с твоей стороны подумать об этом.
Я согласилась с ним целиком и полностью.
— Вы сказали, что ленточка для волос — это первая причина, по которой вы пришли. А вторая?
— Вторая причина? О да, я подумал, что тебе это интересно. Прямо сейчас, когда мы с тобой говорим, святого Танкреда поднимают из гроба.
— Что? — изумленно произнесла я.
— Я подумал, тебе захочется посмотреть, — сказал он. — Подвезти тебя?
— Разумеется!
22
Мы неслись по дороге в Бишоп-Лейси в открытом «роллс-ройсе» Адама «Нэнси», и ветер свистел у нас в ушах.
— Они решили сделать это прямо сейчас, пока никто не вмешался. Мне намекнул викарий, — рассказывал Адам, перекрикивая шум открытой машины. — Я знал, ты никогда не простишь мне, если я не позволю тебе туда попасть.
— Но почему? — спросила я раз уже, наверное, в третий. — Вы не обязаны.
— Скажем, я просто хороший парень.
— Нет, — твердо возразила я. — Хочу знать правду.
— Что ж, — ответил Адам, — я всегда считал, что, когда эксгумируют кости великого человека, должен присутствовать настолько юный свидетель, насколько возможно, тот, кто будет жить дольше других присутствующих; тот, кто пронесет через года память о встрече лицом к лицу, так сказать, с историей.
— И я самый юный свидетель, насколько возможно? Это единственная причина?
— Да, — сказал Адам.
— И я самый юный свидетель, насколько возможно? Это единственная причина?
— Да, — сказал Адам.
Черт бы побрал этого человека!
— Потом еще, — продолжал он, — я подумал, что тебе захочется быть первой в очереди тех, кто захочет бросить взгляд на «Сердце Люцифера».
Теперь уже я глупо ухмылялась.
«Сердце Люцифера!»
Мне в голову пришла неожиданная замечательная идея.
— Если то, что вы говорите, правда, — сказала я Адаму, — и окажется, что святой Танкред и правда был де Люсом, разве это не значит, что «Сердце Люцифера» по праву принадлежит отцу?
— Церковь может считать иначе, — ответил он, поразмыслив.
— О, бог с ней, с Церковью. Если они были достаточно глупы, чтобы выбросить бесценный бриллиант в могилу, вряд ли они так уж хотят его. Наверняка это дело проходит по одному из тех странных законов вроде закона об обломках кораблекрушения. Я спрошу у Даффи. Она наверняка знает.
Даффи читала нам какой-то роман Виктора Гюго, где законы об обломках кораблекрушения объяснялись подробно, аж до тошноты.
— Так или иначе, будет интересно, — заметил Адам, — хотя на твоем месте я бы не слишком надеялся.
Должно быть, он сразу заметил обескураживающий эффект, который произвели на меня его слова.
— Вот что я тебе скажу, — произнес он. — Я тут долго думал…
Я хранила молчание.
— Думал о том, что нам, вероятно, можно было бы произвести обмен. Скандал на скандал. Баш на баш.
— Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду, — ответила я, не желая слишком быстро утратить свое преимущество.
— Ты расскажешь мне, что нашла в спальне мистера Колликута, а я тебе — результаты аутопсии.
Он ухмыльнулся мне с выражением: попробуй откажись!
— Договорились! — сказала я. — Это были деньги, и изрядные деньги. Шестьсот фунтов, спрятанные под его кроватью в жестянке из-под «Плейерс».
— Фьюить! — присвистнул Адам и рассмеялся. — И полиция их не заметила?
— По-видимому, — ответила я, и он расхохотался еще громче.
— Теперь ваша очередь, — объявила я. — Аутопсия. Как вы о ней узнали? Выжали из доктора Дарби?
— Бог мой, нет! Добрый доктор Дарби слишком благоразумен. Я просто перемолвился словечком с кузеном Уилфридом.
Должно быть, у меня был глупый вид.
— Уилфридом Сауэрби из «Сауэрби и сыновья», местным гробовщиком. «Поставщики всего для похорон и помещений». Почти скороговорка.